– Совсем не можем.
– Стая бесов, мой брат… Это не наваждение?
Банк, вспомнил маэстро. Она открыла нам счет в местном банке. Я бы не смог. Деньги Васко д’Авилькара, ее жениха. Я требовал вернуть их дону Васко. Она спорила до хрипоты. И вдруг уступила. Почему? Сейчас мне известно, почему. Если бы она настояла на своем, я бы сломался. Вряд ли мои обломки приползли бы друг к другу, чтобы воссоединиться. Девчонка, мотылек, вечный победитель, она понимала, что дон Васко не примет возврата. Она сдалась и победила: мы сохранили деньги, она сохранила меня, целого и невредимого. И я, даже не догадываясь об итогах этой дуэли, поплелся в Унихрам: «Из костра пылающего взываю к Тебе, из сердцевины пламенной…» Она уговорила меня оплатить полчаса молитвы. Скидки по понедельникам, утром, с семи до десяти…
– Нет, это не наваждение. Дон Фернан тоже побывал здесь. Это долгая история, дитя мое, – впервые в жизни Карни выслушала «дитя мое» без скандала. Слабая улыбка, и больше ничего. – Однажды мы вернемся домой, и я все расскажу тебе. Все-все, до конца. Ты веришь мне?
– Если мы вернемся?
Щелчок пальцами-кастаньетами. Призрак ритма. Намек на мелодию. Актриса, игравшая Кончиту в «Колесницах судьбы», обладала прекрасным грудным контральто. Но и Энкарна де Кастельбро, звезда домашних спектаклей, тоже справилась:
Скачет всадник
к горам далеким,
Сеньорита
глядит с балкона,
Скачет всадник
назад к балкону,
Сеньорита
спешит навстречу…
Будь у Диего гитара, а к ней все мастерство Шуко Кальдараса, доктора изящных искусств и любителя ходить без штанов, он не стал бы подыгрывать. Пятачок земли, вспомнил маэстро. Сырой, курящейся земли. Веер тропинок. Живые изгороди. Таблички на занозистых столбах. Камни с эпитафиями. Люки в жиденькой траве. Вниз, прямо в ад, ведут ржавые скобы. Вирт, личный уголок Карни. «Стиль ретро, – сказала она. – Возврат к природе.» И спросила: «Поменять дизайн?» Я учился пользоваться виртом. Она была готова поменять что угодно: дизайн, Эскалону на Хиззац, дворец на бунгало. Лишь бы я научился. Чему я учился на самом деле? Чему я учусь до сих пор?
Вспоминалось легко, ярко, болезненно. Черточки, нюансы, подробности. Вторые планы. Цвета, запахи, звуки. Доктор Танидзаки была мастером своего дела.
«Ты права, маленькая женщина в синем шелке. Теперь мне будет больно до конца моих дней. За этим я пришел к тебе.»
– Когда мы вернемся, – сухо отрезал маэстро.
Он хватался за сухость, раздраженность тона, как матрос с разбитого корабля, барахтаясь в воде, хватается за скользкую крышку от ларя. Так Диего вел уроки с талантливыми балбесами, видя, что не получается, и зная, что получится.