– Пока что, извини, у нас не очень-то выходит. Всадник скачет, сеньорита глядит с балкона.
– У нас? В каком смысле?
– В обычном.
– Тебя-то они могут высадить на планету? Или… О Господи!
Коллантарии отстали, тащились позади. В разговоре, похожем то ли на ссору, то ли на исповедь, им не было места. Диего Пераль взял всю вину на себя – тут им тоже не было места. Разве что в стыде – сколько стыда ни брал на свою долю маэстро, его хватало на всех.
– Я больше не пассажир. Я теперь коллантарий, как они. Взлет, посадка – за меня не тревожься. Это еще одна долгая история. Я бы поменялся с тобой местами, но в этом мне отказано.
– И вы не садитесь на планету из-за меня? Скитаетесь по космосу, воюете с бесами – из-за меня?! Если бы я знала… Сколько же вы натерпелись!
– О, сеньорита! – Пробус подъехал ближе. – Как вы правы! Мотаемся, мотаемся… Пол-Ойкумены избороздили, и все никак! Я и забыл, как выглядит твердая земля…
Гневным жестом маэстро прервал его монолог:
– Молчите! Хватит лжи! Карни, мы высаживались на Хиззац. Высаживались на Сечень. Взлетали с Китты. Большое тело, малое – нам все равно. Нам – да, а тебе – нет. Ты…
Коллантарии замерли, забыли дышать. Варвар обезумел! Сейчас он откроет ей все! Скажет: ты погибла, ты похоронена на Хиззаце. Ты – призрак. Волновой клон, неприкаянная душа. И что тогда?
Что?!
Над верхушками деревьев плыло облако листьев, сорванных ветром. В нем, словно в зеркале, отражался лес: кармин, охра, зелень, ржавчина… Впрочем, ветра не было. Лес замер, как перед грозой, а облако все равно двигалось, следовало за коллантом параллельным курсом.
Рой.
Диего не сразу его узнал. Рой изменился: встревожен, растерян, он менял цвет подобно хамелеону, угодившему в калейдоскоп. Это выше моих сил, сказал Диего рою. Я не хочу лгать Карни. Но открыть ей всю правду?! Ложь во спасение, спасение во лжи. Во лжи нет спасения. В смерти нет покоя. На кладбище Сум-Мат Тхай корни дерева заливают кислотой, а святые люди отделяют мясо покойника от костей. Нет, она ничего не узнает про кладбище.
– Бедный ястреб, – Карни тронула маэстро за рукав. – Глупый верный ястреб. Зря стараешься, зря крыльями машешь. Это я во всем виновата…
– Неправда! Ты ни в чем…
– Я спорила с тобой. Дурочка! Ты был прав, а я нет. Дьявольское наваждение, говорил ты. Я смеялась, кивала на энциклопедию. Какая энциклопедия, если мы трижды дали согласие? Сатана любит, когда мы три раза соглашаемся с его предложением. Я настояла на своем, и вот – ты выводишь меня из преисподней. Ястреб, нам не выйти вместе…
Внезапная религиозность Карни стала для маэстро кинжалом, вогнанным под ребро. Она не сказала «мой», вздрогнул Диего. Она сказала просто: «ястреб». Я терпеть не мог это прозвище; я ненавижу его в усеченном виде. Вторая, роковая ошибка. Да, я помню. Я помню так ясно, словно это произошло вчера. Банкет по случаю юбилея, «Гусь и Орел», звон посуды, и Карни произносит, глядя на моего отца: «Вторая ошибка – это финал. У Монтелье главный герой накладывает на себя руки. В эскалонских постановках герой остается жив. Вы считаете такой финал более выигрышным?» И мой отец уходит от ответа: «Я считаю его традиционным.»