- Дальше не надо, - они остановились у булочной, напротив института. - Наши могут заметить, разговоры пойдут... Счастливо...
Он махнул рукой, сдернув перчатку, и стоял до тех пор, пока она не скрылась за стеклянными дверями, так ни разу и не обернувшись...
Дома вор достал из холодильника бутылку пива, но тут же сунул ее обратно и уставился в окно.
Потемнело. Снег нехотя, вяло сыпал с неба на грязные тротуары, проходя сквозь черные кроны тополей, как через сито.
Вор оглянулся. Ему вдруг почудилось, что вот сейчас непременно высунется бабка, которую он терпеть не мог за скупость и постоянное нытье, и, тряся взъерошенной сединой, начнет вопрошать, как он посмел выкинуть плюшевый диван, хромую тумбочку и ее любимый круглый стол.
Включил свет. За окном перестал мелькать снег, и только огни трамваев да машин проплывали неясными пятнами.
Прижавшись лбом к холодной стеклине, он думал, что мать его все больше становится похожей на бабку, и хотя постоянно красит волосы и делает модные прически, взъерошенность так и прет из нее, а за копейку придушит кого угодно... Несладко с ней астроному, ой, несладко...
В комнате вор включил розовый торшер возле тахты, верхнюю матовую люстру и яркую настольную лампу. Достал из-за шкафа портативную машинку, которую купил еще с первой премии в институте, сходил в ванную за тряпкой, обтер с футляра пыль.
Зарядив лист, долго сидел, откинувшись на стуле, а потом решительно начал молотить одним пальцем по клавишам:
"Серега, ты дурак. Не видишь дальше своего носа. Тянешь смирно лямку и делаешь вид, что счастлив. Дурак! Скотина! Олух! Все вы дураки, все до одного!!!!!!"
На душе полегчало. Выдернув бумагу, безжалостно скомкал ее, захлопнул футляр и отнес машинку на место, до будущих времен.
Разложил на столе пачку облигаций с переписанными на картонку номерами, толстую тетрадь, сберкнижку. Поставил с правой стороны карманный калькулятор и стал смотреть, как выскакивают на табло шустрые зеленоватые цифры, собираясь в длинные приятные ряды. Это занятие его всегда успокаивало...
Назавтра вор с большим портфелем прибыл в Ивановскую баню. Баня эта была самая старая в городе и толстыми стенами напоминала бастион или тюрьму. Из вдавленных внутрь матовых окон с узкими форточками струился белый парок. Через лужу, покрытую тонким ледком, до самых дверей лежал скрипучий деревянный настил. При каждом шаге настил пружинил, а черная вода через трещины расползалась по замерзшей луже.
Миновав темный коридор с оглушительно хлопающими дверями, вор купил в кассе билет в общее отделение. В душевых он предпочитал никогда не появляться. Там все моются торопливо и никогда не знаешь, кто сейчас выскочит.