Я все записал, до конца не понимая, но чувствуя, что по какой-то причине это важно. Мне было непонятно, как использовать хижину Шеклтона в своем новом романе, еще без названия и с туманным сюжетом.
— Шеклтон и его люди построили хижину в тысяча девятьсот девятом… Когда я туда пришел, там еще сохранился корпус снегохода, который они оставили, — рассказывал Перри. — Наверное, она еще там — в Антарктике все ржавеет и разлагается очень медленно. Сомневаюсь, чтобы эта чертова штуковина проехала хотя бы десять футов по глубокому снегу, с которым столкнулся Шеклтон, но англичане любят всякие технические прибамбасы. Кстати, адмирал Бэрд тоже. Как бы то ни было, в начале антарктической осени меня высадили около старой хижины. Это было в марте тридцать пятого. Забрали меня в начале антарктической весны — в первых числах октября — того же года. Моя работа состояла в наблюдении за пингвинами Адели в большой колонии на мысе Ройдс.
— Но это же антарктическая зима. — Я умолк, уверенный, что сейчас скажу несусветную глупость. — Мне казалось, пингвины Адели не… понимаете… не зимуют там. Я думал, они появляются на мысе Ройдс где-то в октябре и уходят вместе с птенцами — теми, кто выжил, — в начале марта. Я ошибаюсь? Наверное, ошибаюсь.
— Вы абсолютно правы, мистер Симмонс. Когда меня высадили, я как раз успел увидеть, как последние два или три пингвина ковыляют к воде и уплывают в море — в начале марта вода у мыса Ройдс начинает замерзать, так что открытое море вскоре оказалось за десятки миль от хижины, — а забрали меня весной, в октябре, до того, как пингвины Адели вернулись, чтобы образовать колонию, найти себе пару и высиживать птенцов.
Я покачал головой.
— Не понимаю. Вам приказали сидеть там… Боже мой, больше семи месяцев, почти восемь… чтобы наблюдать за колонией на мысе, в которой не было пингвинов. И большую часть времени без солнечного света… Вы ученый, мистер Перри, биолог или что-то в этом роде?
— Нет, — ответил он с той же кривой улыбкой. — В Гарварде я специализировался на английской литературе — американская литература восемнадцатого и девятнадцатого веков и много британской. В двадцать третьем, когда я выпускался, Генри Джеймса еще не изучали. Джеймс Джойс опубликовал своего «Улисса» всего за год до этого, в двадцать втором, а «Портрет художника в юности» вышел шестью годами раньше. Год я провел в Европе, катаясь на лыжах и лазая по горам — в двадцать один я получил небольшое наследство, — а в двадцать четыре прочел в журнале «Трансатлантическое обозрение» Форда Мэдокса Форда