Это было осенью тридцать четвертого.
Они сидели в крохотном кабинетике Карла, примыкающем к кухне. Эльзе заварила кофе. Фрешнер достал губную гармошку, сыграл несколько тактов из «Весенних цветов», песенки эльзиного детства: «И сон беспечный придет ко мне…» Спросил:
— Дома еще поют это?
Эльзе сняла кофейник со спиртовки. Пожала плечами:
— Поют. Но чаще слышишь другое: «Мы двинемся дальше в поход, пусть все разлетится в дребезги! Сегодня мы владеем Германией, завтра нашим будет весь мир!»
— Это серьезно? — спросил Веселы.
— Не знаю, — сказала Эльзе. — Пока еще просто поют…
Фрешнер покачал головой:
— Это записано у наци в программных документах, Любомир. Знаешь, что изрек Гитлер в «Моей борьбе»? Политика, целью которой не является война, не имеет ни цены, ни смысла.
— Коалиция, — негромко и вежливо поправил Веселы. — Там сказано: коалиция, а не политика. Глава вторая, по-моему, — добавил он, обнаружив неожиданное для Эльзе знакомство с «творением» фюрера.
Фрешнер резко встал — худой, угловатый. Прошелся по комнате из угла в угол. Остановился напротив Веселы.
— Пусть так! Это не многое меняет. Если я хоть сколько-нибудь смыслю в политике, нацисты сейчас как раз ищут коалиции. Вне пределов Германии, разумеется. И, будь спокоен, они ее сколотят! А тогда — война!
— Так уж сразу война?
— Они авантюристы, но действовать умеют. В ноябре двадцать третьего я был в Мюнхене и видел своими глазами «пивной путч» и капитуляцию «железного» Кара. Того самого Кара, которого призвали, чтобы он вышвырнул Гитлера из Баварии. — Фрешнер сделал еще несколько шагов по комнате, остановился, повторил задумчиво: — «Пивной путч…» Внешне все походило на фарс, но смысл проглядывал зловещий.
Эльзе, отставив чашку, повернулась к Фрешнеру с открытым интересом. В двадцать третьем она была пигалицей с бантиками, и события «пивного путча» прошли мимо нее.
— Ну и? — спросила она. — Ты что, был в самом «Бюргерброе»?
Фрешнер кивнул.
…Он и точно был в зале пивной с начала до конца: с первых слов речи Кара до эпилога дня… Перед 8 ноября, когда все разразилось, Мюнхен захлестнула волна слухов, что национал-социалисты готовятся захватить власть. Всерьез к ним мало кто относился. НСДАП тогда была чисто местной, баварской, партией и насчитывала 15 тысяч членов — пигмей в сравнении с социал-демократами или союзом «Бавария и империя». Кроме этих последних решающим влиянием на местное правительство и министра-президента фон Книллинга пользовались кронпринц Рупрехт, баварский сюзерен, и генерал фон Лоссов — командир баварской дивизии. Фон Книллинг, Рупрехт и фон Лоссов относились к НСДАП более чем недружелюбно, и при такой ситуации претензии нацистов на власть казались смехотворными. Особенно низко пали их акции после того, как фон Книллинг, выведенный из себя угрозами Гитлера в адрес правительства, назначил фон Кара, слывшего «железным поборником законности и порядка», генеральным государственным комиссаром с неограниченными полномочиями. Через пять минут после назначения Кар проявил себя: запретил намеченные на ближайшие дни собрания национал-социалистов — ровным счетом четырнадцать.