— Фиола! — ревел я. — Фиола!
Я ринулся вперед. Что-то встало на дороге, может, куст, может, существо, — я оттолкнул его. Я бешено ломился в настороженную, боязливую темноту. Непроизвольно вскрикивая, я расшвыривал и рвал все, что мне мешало, запинался, сваливался, снова вскакивал, хватаясь за кусты, пинал кусты ногою и бежал дальше. В каком-то уголке сада я свалился надолго. Я лежал, всхлипывая от бессилия и бешенства. Я чувствовал себя поверженным.
— Фиола! — шептал я. — Фиола!
С трудом я поднялся. Ноги не держали, в голове надсадно гудело. Меня охватил стыд. Мое поведение было нелепо. Я, гордящийся разумом человек, вел себя как зверь, ревел и мычал, охваченный жаждой драки и разрушения. И этот дикий поступок я совершил не перед такими же людьми, как я, но в доме гостей, веровавших в могущество и доброту человека! Что они теперь подумают о нас?
— Простите, друзья! — сказал я. — Я виноват, простите!
Сейчас я думал об одном — поскорее выбраться из глухого сада. В полубезумном беге сквозь кусты я забрался слишком далеко. Надо мной нависали деревья, я не видел неба. Потом я вспомнил, как неожиданно появилась авиетка, и мысленно воззвал к диспетчеру планеты. Диспетчер молчал, связи с ним не было. Я двинулся наугад, ощупью определяя путь. Вскоре деревья расступились, открывая небо с угасавшей луной, и я вышел на дорогу.
Здесь я снова услышал пение, и минуту стоял, разбирая, откуда оно. Пение усиливалось, в нем звучала тревога, шел спор или перебранка, так мне казалось. И вдруг сад озарился, меж деревьев замелькали огни, они приближались, звеня на высоких нотах. А затем из кустов вырвался столб радужного сияния и смерчем обрушился на меня. Я еле устоял на ногах и, обхватив вегажителя, закружился с ним. Я не сразу сообразил, что это Фиола.
— Фиола! — сказал я потом. — Фиола!
Я обнимал ее, а к нам отовсюду стремились ее светящиеся сородичи. Я не успел прийти в себя от встречи с Фиолой, как был окружен толпой звездожителей. Теперь я видел, что светятся у них не одни глаза, но и тело. То, что я днем принял за расцветку одежды, оказалось собственным их сиянием, свободно лившимся сквозь одежду, — оно было много ярче, чем днем. И они не просто освещали телами тьму, хотя в саду стало светло, как при солнце, но возмущались и негодовали сверканием — сияние их нападало на меня и Фиолу, упрекало нас. Это был разгневанный свет, как у нас бывает разгневанный крик. Какая-то сила, много мощнее моей, растаскивала нас с Фиолой. Наши руки разомкнулись, и Фиола выскользнула из моих объятий. В пении ее послышалось рыдание. Она рванулась ко мне, но снова нас оттолкнуло друг от друга.