Матушкино лицо я едва помню. Неясно представляю себе маленькую румяную женщину, которая целый день, как птичка, без устали прыгает, добывая птенцам пропитание. Она была полной противоположностью строгому и ворчливому отцу. И никак было не понять, что их соединило. Позднее мне рассказывали, будто папенька был так же суров и смолоду… Трудно вообразить, как он объяснялся в любви, как ухаживал за матушкой. Может, старался описать словами все, что чувствовал? Или в минуты, когда другие бывают страстными и пылкими, наставлял ее на путь истинный? Полагаю, папенька и женился-то лишь для того, чтобы иметь благодарную слушательницу. Ведь чужие люди не больно любят выслушивать проповеди тех, кому это не положено по сану.
Когда матушка умерла, мне было семь лет, а Людвичку девять. Я была еще слишком мала, чтобы осознать всю горечь утраты. Моя детская головка была более занята тем, что наше жилище вдруг наполнилось незнакомыми людьми и нас под музыку повели к тому таинственному месту, где спят мертвые. Мне нравились кони, везущие траурный катафалк, и черные султаны на их головах, я не могла отвести глаз от золотых позументов на форменной одежде служащих похоронного бюро.
Наш дом опустел, в нем повеяло холодом. Мы жили в угрюмой, пугающей тишине. Лежу, бывало, в кроватке и прислушиваюсь к странным звукам, рожденным тьмой и одиночеством. И кажется, будто в углах затаилось что-то мохнатое, темное и издает прерывистые, жалобные звуки. Пользуясь отсутствием хозяйки, мебель без стеснения поскрипывает. Мой детский сон полон ужасов, неясных и зловещих призраков.
После матушкиной смерти папенька совершенно растерялся, точно жук, угодивший в лужу. Работа валилась у него из рук. Часами он тоскливо сидел во дворе или беспокойно обходил дом. Поначалу у нас толклось множество женщин — каких-то тетушек и двоюродных сестер. Но вскоре они перессорились, осталась одна, высокая тучная старуха, которая вела папенькино хозяйство. Она была сварлива и скупа, в особенности экономила на масле, повторяя, что нужно помнить о завтрашнем дне. Время, когда она была нашей домоправительницей, Людвичек и поныне называет периодом подогретой и разбавленной похлебки.
И дети старались улизнуть из дому, где их томила пустота. Местом наших игр стало кладбище, на котором покоилась матушка. Над ее могилой возвышался простой памятник из песчаника, и Людвичек, уже умевший складывать из букв слова, читал мне по слогам:
Здесь покоится
ВЕРОНИКА ШПИНАРОВА
Род. 1825, умерла в 1850 г.
II
Но вот в нашем доме настали перемены. Предвестием их было появление каких-то мужчин и женщин; бойкие и языкастые, они вертелись вокруг папеньки и надолго запирались с ним в комнате. Сам он тоже изменился. Стал заботиться о своей внешности. Часто сажал нас к себе на колени и спрашивал, хотим ли мы новую матушку. А поскольку детский ум всегда жаждет чего-то нового, мы радостно соглашались: да, да, хотим…