Нередко сиживали мы на опушке леса, за нашими спинами шумели лиственницы, мы смотрели на город, на тускло мерцавшие окна человеческих жилищ. Заботясь о моем здоровье, Рудольф расстилал на земле шинель. Сперва он расспрашивал меня, что поделывают отец и мать, проявлял интерес к воспитанию детей. Радовался, что Бенедикт и Леопольд учатся в школе успешно, и от души смеялся, когда я рассказывала о наивных суждениях маленькой Бланки. Со мной он был учтив и деликатен. Ни единого грубого слова, ни намека на развязность, что, как я часто слышу, вошло в привычку у нынешней молодежи. Потом он сам начинал припоминать случаи, связанные с жандармской службой. Затаив дыхание слушала я рассказы об отважных злодеях, готовых ради нечестной наживы покуситься на чужую жизнь, о нищих и бродягах, досаждающих почтенным горожанам, о ворах, питающих пристрастие к ежегодным ярмаркам. Были и веселые истории, одна из них сохранилась в моей памяти. Жандармы окружили лес, где, по их предположениям, раскинули табор цыгане, давно надоевшие жителям этого края. Два жандармских патруля, ружья на изготовку, с разных сторон поползли к ярко пылавшему костру, вокруг которого, как им казалось, табор должен был расположиться на ночлег. В лесной тьме патрули столкнулись и с криками «стой!» бросились друг на друга. Рудольф смеялся, вспоминая, как арестовал своего приятеля и как тот, в свою очередь, пытался его связать.
Однако о любви скромный жандарм говорить не решался, хоть я и пыталась его к этому склонить, насколько мне позволяло девичье целомудрие. Зато продолжал посылать мне записочки, украшенные двумя голубками и веночками незабудок, где красивым почерком изъяснялся в своих чувствах. Сочинял он и премилые стишки о любви и верности, я восхищалась его поэтическим даром.
Вскоре матушка Ангелика, заметив, как я переменилась, догадалась, что сердечко мое проснулось для любви. Я доверилась ей, и она стала моей наперсницей. Жадно читала любовные письма, которые посылал мне пан Явурек, и тоже не могла надивиться изяществу его почерка и возвышенности слога, за коими угадывалась чувствительная душа.
Порой она даже горевала, что ей-то в любви не довелось познать такого счастья.
— Мне кавалеры никогда так красиво не писали,— сетовала она.— Музыкант, отец моего сына, писал до того коряво, что, пожалуй, и аптекарю не разобрать. На словах он выражал свои чувства куда понятней. Нынешнее поколение образованнее и придерживается современных взглядов. В мои времена не было таких поэтичных жандармов. Все это заслуга теперешней школы!