Прошло несколько лет. За это время Ангелика подарила своему супругу трех деток. Первым родился мальчик Войтишек, через два года Губерт, а затем появилась на свет девочка, которую назвали Кларой.
Тем временем двойняшки подросли, Рудольф решил определить их в классическую гимназию, чтобы они выросли важными господами. Серьезный и скромный Бенедикт предназначался в священники, а более подвижный Леопольд — в адвокаты или аптекари.
Рудольф намеревался позаботиться и о моем будущем и стал подыскивать подходящего жениха. В претендентах недостатка не было, многие были бы рады назвать меня своей. Но я всех отвергала. Не потому, что они мне не нравились. Некоторые из них вполне могли бы пробудить в моей душе ответное чувство. Однако в ту пору матушка начала жаловаться на здоровье. Какой-то скрытый недуг снедал ее, она таяла буквально на глазах. Я не хотела ее оставлять, ибо она нуждалась в уходе. Кроме того, на меня теперь полностью легла забота о детях, матушка больше не могла за ними приглядывать. Я видела, как клонится долу голова Рудольфа, обремененного столькими заботами; его усы обвисли, некогда румяные щеки стали пепельно-серыми. Да и Людвик наказывал мне не покидать семью, которой снова угрожал злой рок.
На улице дико завывает ветер, яростно треплет кроны деревьев, срывая с них последние пожелтевшие листья. Наш сад подобен толпе банкротов, доведенных осенью до полного разорения.
VI
Опять в наш дом пришла беда. Тайный знак смерти начертан на наших дверях. Миновала всего неделя, как мы проводили на вечный покой нашу дорогую Ангелику. Матушка покинула своих детей. Самая младшая из сироток еще неуклюже ползает по полу, похожая на зайчишку, и лепечет что-то невразумительно счастливое.
Рудольф возвращается вечером со службы усталый, снимает каску, вяло опускается на стул и тупо, безучастно смотрит в одну точку. Иногда, словно бы пробудившись от оцепенения, он берет мою руку и вздыхает:
— Ах, как я ошибся, Гедвичка, и зачем только я покинул тебя! Господь жестоко покарал меня за измену! Что же мне теперь делать?
Я преисполнена сочувствия к нему. Густые кудри этого человека, которого я некогда знала цветущим юношей, горе посеребрило сединой.
Пытаюсь его утешить:
— Не отчаивайся в несчастье, отец, не падай духом. Я уже не помню про нашу любовь. Ведь это было так давно! Теперь же нам надо подумать, как сохранить семью.
Рудольф не отвечает, забьется в угол и сидит там в тоскливом безмолвии, наедине с обступившими его печальными думами.
Так мы и жили, дни тянулись невесело и однообразно. Но с наступлением первых морозов, когда окна покрылись фантастическими зарослями папоротника, у нас неожиданно объявился разрумянившийся от холода и ходьбы почтальон, громко поздоровался и вручил письмо. Я узнала на конверте почерк Людвика.