К рождеству мы получили сообщение, которое нас обрадовало. Нас официально извещали, что папенька попал в плен. Впервые за все это время мы глубоко вздохнули: значит, избавился от военной службы! И надеялись на его скорое возвращение.
Но наступил год тысяча девятьсот пятнадцатый, а конца войны все еще не было видно. По-прежнему идут из казарм к вокзалу воинские колонны, но толпы провожающих значительно поредели. Все меньше и тех, кто ликует при виде каждой маршевой роты и сует проходящим солдатам подарки. Цены на товары заметно возросли. Пришлось ввести карточки на муку и сахар, ибо из-за недостатка железнодорожных вагонов подвоз их весьма ограничен. Мужчины жалуются, что не могут достать некоторых сортов табака.
Год тысяча девятьсот шестнадцатый. В армию берут тех, кто отродясь не подлежал призыву. Маршевые роты состоят из старых бородатых ополченцев и юношей, лица которых еще покрывает первый пушок. Дамы-благотворительницы раздают солдатам открытки полевой почты и спички, на двух солдат — коробок. Из нашей семьи призывают одного мальчика за другим. С витрин исчезают товары, за продуктами нужно часами выстаивать в очередях. Количество наших неприятелей не убывает, а растет: все новые и новые страны объявляют нам войну. Суровая нужда стучится в каждую дверь. Все заботы о хлебе насущном ложатся на нас, женщин. Матушке Боженке удалось получить место кондуктора в пражском трамвае, форменная одежда ей очень к лицу. Бланка, муж которой сторожит в Боснии мосты, служит в городском магистрате по снабжению.
Год тысяча девятьсот семнадцатый. У меня полная сумка бумажных денег и металлических двадцатигеллеровиков — но я ищу, где бы раздобыть немного молока для маленьких. В воскресенье мы ходили с торбами по деревням. Где встречали запертые ворота, где на нас спускали собак, но в одном хозяйстве мы все-таки выменяли бритвенный прибор и картину на куль манной. Только на вокзале его реквизировали жандармы. Дети не ходят в школу, потому что в классах нетоплено, и родители посылают их красть уголь. Сигары можно достать в писчебумажном магазине, а мясо — в табачной лавке. Люди приторговывают кто как может: меняют обувь на муку, пианино на мешок сахарного песку. Товар меняется на товар. А женщины, у которых нет ничего, предлагают себя за кусок пайкового хлеба.
Год тысяча девятьсот восемнадцатый. Нашего соседа застали, когда он поедал солонину, и негодующая толпа учинила над ним расправу. На фронт отправляют глухих, хромых и горбатых. Офицеры стыдливо прячут глаза, когда ведут на вокзал роту убогих калек. Людвик боится, как бы и его не забрили; говорят, дойдет очередь и до семидесятилетних. Пропала Геленка. Три дня ее не было дома, потом я нашла ее у одного торговца. Она плакала и говорила, что за любовь тот посулил ей довоенный отрез на платье. Я сломала зонтик о голову этого негодяя. Он кричал и угрожал пожаловаться куда следует. Но не пожаловался, потому что сам, будучи дезертиром, боялся полиции.