Почувствовав внезапное облегчение, я с удовольствием потянулся.
«Браво! Каждый женатый человек нуждается в таком вот интеллектуальном свинюшнике, где он сам себе хозяин!»
Я закурил, взяв со стола дешевую сигарету, и начал рассматривать стеллажи, где в полном беспорядке стояли и лежали книги эпохи национального возрождения, старые юридические журналы, номера «Светозора» >{101}, словари и газеты, тома беллетристики на разных языках, экономическая и философская литература — все это было рассовано по полкам как попало и где попало.
Я выхватил кипу бумажного хлама — оттиски, брошюрки, газетные вырезки, старые каталоги, прейскуранты на саженцы и письма.
«Ай-ай-ай, оказывается пан доктор размышляет над проблемами философии права и ведет переписку с целым миром!»
Измазанными пальцами я приподнял крышку одной из многочисленных коробок.
Шишки, опять шишки. Семена хвойных деревьев.
Мне попалась растрепанная половинка моего собственного сочинения. Темпераментный читатель с такой силой подчеркивал слова и строчки, что страницы рвались под грифелем карандаша. Поля испещрены восклицательными знаками, знаками вопроса, всевозможными пометками, язвительными замечаниями, многие места перечеркнуты.
«С чем вас и поздравляю!» — сказал я сам себе.
В эту минуту щелкнул замок и дверь стремительно распахнулась.
— Серрдечно вас прриветствую,— сказал пан доктор, взяв меня за обе руки и сильно, до боли, сжав их. Он весь как-то преобразился, воспрял духом и стал бегать взад-вперед, меряя своими саженьими шагами комнату и до хруста в пальцах потирая руки.
На него приятно было смотреть. Это был совсем другой человек, непосредственный и оживленный, который от радости прямо не знал, с чего начать.
Он положил передо мной пачку сигарет, поставил бутылку коньяка. Сунул на плиту кастрюльку с водой и, не переставая ходить по комнате, начал яростно крутить ручку кофейной мельницы. Внезапно ручка отскочила, перелетела через стол и, стукнув меня по лбу, свалилась на колени.
— Ох, пррошу пррощения!
Я почесал затылок.
Наверное, это получилось очень смешно, потому что мы дружно расхохотались.
Я не мог остановиться, у меня была такая потребность высмеяться, что от хохота я повалился на кушетку, задрав вверх ноги. Доктор Жадак даже отставил в сторонку мельницу, такое его сотрясало ржанье, рвавшееся из лошадиных уст. Он не мог стоять, а опустился на стул, согнувшись в три погибели; пламя печурки отбрасывало на него красноватый отблеск, похожий на стекавший сироп.
Не было конца нашему веселью.
Мы смеялись не над ручкой, отлетевшей от мельницы.