Наш яростный спор внезапно сменился благословенной тишиной.
Наконец-то!
Люди ссорятся — дьявол молится.
Кончил говорить и Отомар, отгородившийся от мира тысячью и одной стеной. Замолчал и я, не желающий замыкаться в себе, не переносящий одиночества, готовый спасаться, бежать от самого себя, сливаясь с окружающим, готовый перевоплотиться в кого или во что угодно — реальное или призрачное — что бы ни встало на моем пути.
Мы оба как воды в рот набрали. Захотелось наконец тишины. Захотелось успокоиться, прийти в себя после бессмысленного спора, просто отдохнуть в этой темной, душной комнате, где дым стоял коромыслом и повсюду валялись книги, которые мы листали в ходе поединка.
Таков и жизненный путь человека. Сначала безмерное удивление перед таинством бытия, потом — поэзия, любовное мифотворчество, идолов которого развенчивает разум, и, наконец, молчание, сон — прообраз смерти.
На твоем диване, Отомар, сосредоточилась целая уйма всевозможных знаний, накопленных человечеством за три тысячи лет. А если к этому прибавить все, что стоит на стеллажах, то в берлоге твоей будет, наверное, не меньше тонны концентрированного интеллекта. На кушетке, мне прямо в спину упирается Фауст, голова покоится на Гамлете, а справа — я придавлен грудой поэтов-мистиков.
— Читай Гартмана >{108}, слышишь, Отомар? Ау-вау-вау,— зевнул я.— Отдохните от нас, мыслители и эстеты! Закройте глазки, господа метафизики! Лежите смирно, теологи-томисты! >{109} А ну, всем спать, черт бы вас побрал! А твоя логически мыслящая башка, Отомар, давит мне на грудь, как нечистая совесть. Погружайся-ка и ты в нирвану, пьяная лошадь, уродина несчастная, столько раз разочаровавшаяся в любви — в любви к женщине, в любви к матери и к отцу. Представляю, какой некрасивый и нескладный ты был в детстве, как стыдились тебя родители и прятали от гостей, а потом вытурили из родного дома, отдав чужим людям на воспитание. И ты простился с мечтой о любви, ведь девушкам ты не нравился, даже ветреная жена тебя отвергла. Но жажда любви перешла в страсть к познанию, в потребность мыслить. И не сопи ты мне в физиономию! Ведь я тебя люблю. За твое одинокое сердце. За то, что мать-природа вложила тебе в черепную коробку ярко горящий светильник! Да… Пусть с одной стороны не хватает, зато с другой нарастает! Перестань храпеть, пьяная кляча, предназначенная для зарабатывания денег. За это лишь и уважают тебя в доме, в городе и в округе, и здороваются на улице, снимая шапки. За это только и терпит тебя жена Мери в твоем же собственном доме — только за это, и ни за что другое!