Во время затянувшейся паузы девушки из педагогического училища стали шушукаться, человек в зимнем пальто развернул альбом, а мой самый преданный слушатель, старый дед, устало опустил правую руку, которую приставлял к уху.
Вернувшись мыслями к лекции и постаравшись вспомнить, о чем я им тут говорил, я подумал, что вряд ли так уж всем ясно, что такое имманентность.
Я поднялся и вышел из-за стола, остановившись в двух шагах от дедушки.
— Я еще раз повторяю уважаемым слушателям, что, с точки зрения гносеологии, имманентный принцип современного искусства,— сказал я, подчеркивая каждое слово,— что имманентный принцип современного искусства есть прямая противоположность трансцендентального! Понятно?
Дедушка согласно кивнул, и я продолжал:
— «Имманентный» можно перевести на чешский язык как — внутренний; иными словами то, что есть внутри, что внутри содержится в нем, существует, ему присуще. Из этого логически вытекает, что искусство новой эпохи, осознавая свою имманентность, является иммедиатным, импрессивным, антикапиталистическим и мутуально социальным.
Вполне довольный собой, я вернулся на место, сел за столик и закончил лекцию весьма эффектным пассажем:
— Из наших выводов, дамы и господа, со всей неопровержимостью следует, что европейское искусство прошлого, защищающее меркантильные интересы дворянства, церкви, буржуазии, сегодня безнадежно мертво. Рождается новое искусство…— перевернул я предпоследнюю страницу,— восходящее, как утренняя звезда революционной перестройки общества!
Дочитав, я остановил свой взгляд на заключительном резюме Отомара, нацарапанном красным карандашом.
«Anathema sit! [77] Эх ты, самовлюбленный сноб, и что ты тут нагородил почтенным гражданам нашего города? Знаешь, что я тебе скажу? Если бы дамы и барышни, вместо того чтобы тебя слушать, пытаясь хоть что-нибудь понять в твоих россказнях, перештопали бы все свои чулки и перечинили бы носки детей и братьев, а мужчины бы нарубили дров на утро,— ей-богу, было бы больше пользы, и моральной, и материальной. И чего ты морочишь им головы, обманываешь простые, доверчивые души, сея скуку смертную? Свершай свои надуманные эстетические революции в пражских кофейнях, где, сидючи за мраморными столиками, можешь до одурения конспектировать заграничные журналы или даже поджечь сигаретой все эстетическое старье, скопившееся в парижском Лувре или римском Национальном музее. Никто тебе и слова не скажет! Кончай болтовню и займись делом! Vederemo ad oculos [78], холуй ты этакий, распространяющий манифесты европейских авангардистов двадцатилетней давности по чешским деревням; почтарь хромоногий, галантно доставляющий модную почту не по адресу; пластинка ты заигранная! И что ты, как попугай, повторяешь слова Маринетти