— Я, собственно, только на минуточку, — сказал он со вздохом. — Не хочется занимать твое драгоценное время, тем более, что у меня и своего немного. Вот забежал попрощаться. Уезжаю!
Я удивилась:
— Куда же?
— В Ростов-на-Дону. Здесь мне не по климату. Я ведь аллергик. Видишь ли, пыль в каждом городе своя, неповторимая. Ваша пыль не пошла мне впрок. Чихаю, и все тут.
Я никогда не слышала, чтоб он чихал. Аллергия его не правдоподобнее головокружений Раисы Михайловны. Вообще его тон был лживый и неубедительный, будто он подражал кому-то другому, много глупее себя. И его пальто потертое выглядело фальшиво (сзади, где хлястик, даже пуговица на нитке висела!), и скромность, и синяк под глазом… Я уговаривала себя быть начеку. Потому хотя бы, что не боялась его. Ни капельки! Рассказ Агафангела казался книжным, нелепым и невероятным. А главное, ни малейших рогов у Гарри Ивановича не было, даже скрытых волосьями. Я видела определенно круглый, гладкий череп. Но зачем-то же он пришел?
— Я тапочки твои принес, — сказал он в ответ на мои мысли. Вот это на него похоже! — Глупо вышло в последний раз… Но что делать! Насильно мил не будешь, вот ты тапочком в меня и запустила.
Он осторожно приложил пальцы к распухшему глазу и застонал.
— Очень больно? — спросила я без особого сочувствия.
— Терплю! Я ведь только что из поликлиники. Диагноз — контузия левого глаза. К счастью, разрыва сетчатки нет, зрение восстанавливается. Я не виню тебя, Юлия. Ты поступила как истинная женщина. Разве что производителям тапочек можно предъявить претензии: дьяольски твердая резина. О-о-о!
Бек снова застонал и подергал ресницами, неестественно, не под тем углом торчащими из опухшей глазной щели.
— Мне бы в ванную, — вздохнул он, — приложить компрессик. Я не виню тебя, Юлия, но все-таки контузия — не шуточки…
Он все норовил внедриться поглубже в мой дом. Мне бы вытолкать его взашей, а я, даже зная, что милосердие меня обычно подводит, разрешила ему сделать компрессик. С удивительной быстротой Бек освободился от кожаного пальто и скользнул к умывальнику. Там он достал белоснежный отглаженный платок (несравнимый с Агафангеловым бурым комком), смочил его холодной водой и приложил к синяку. При этом он деликатно постанывал, охал и наконец, закатив неподбитый глаз, жалобно сказал:
— Какой дивный запах! Что ты варишь, Юлия? Суп? Не нальешь ли мне тарелочку? Ты бесподобно готовишь. Я все никак котлеты твои забыть не могу.
— Немудрено, — отозвалась я. — Они уже не очень свежие были.
Бек мелкими радостными шажками пробрался на кухню, устроился на табурете и стал пожирать глазами суповую кастрюлю. У меня было противное чувство, что Бека мне подменили: ничего не осталось в нем повелительного и интригующего. Не похож даже на фокусника средней руки, что уж говорить о кошмарном суперзлодее из сказки Агафангела. Не он, не он это! Такой сидел передо мной истасканный голодный мужичонка в неказистом черном пиджаке, со старомодными косицами на затылке. Желтолицый. Застенчивый. С громадным фингалом под глазом. Все это пахло какой-то гадостью — за последние дни я уже научилась различать предвестники беды. Но что делать, я не знала, потому неохотно налила незваному гостю тарелку супу. Бек на суп набросился с жадностью, даже поперхнулся первой ложкой и, кажется, еще меньше при этом ростом стал. Фартуков в троллейбусе, я помню, был много выше меня, а этот мужичонок едва дорос мне до плеча, хотя брюнетистая физиономия была совершенно та же.