Наконец Вика бросила голубоватое полотенце в корзину с грязным бельем и рассмеялась:
— Ненормальная! Самой же стирать.
На душе ее было легко. Все плохое, досадное, непонятное, скопившееся за последние дни, было свалено в самый дальний чуланчик и крепко заперто, чтоб не мозолило глаза. Оно продолжало существовать, но сил на него не осталось. Надо просто выспаться. Успокоенная Вика даже напевала тихонько, налагая на лицо новейший недешевый крем “Филодор”, который за три недели обещал сделать что-то небывалое с тургором ее кожи.
И тогда зазвонил телефон. Анютка давно спала, спал и измученный Пашка, поэтому Вика со всех ног бросилась поднять трубку: слишком уж громко прокурлыкал телефон в тишине свою дурацкую песенку.
— Да, — сказала она строго и все пыталась сообразить, кто бы это мог позвонить так поздно. Слишком близких подруг в Нетске у нее не было: она приехала сюда из Самары, институтские приятельницы поразъехались, большинство — далече (не зря учили языки!). Оставшиеся трое да две подружки со старой работы не были настолько закадычные, чтоб перезвонить поздним вечером. Между тем в трубке раздалось дурацкое хихиканье, хихикали по крайней мере трое.
— Хи-хи, — заявил примерно тринадцатилетний глупый голос с явным леденцом за щекой.
— Ну и что? — грозно бросила Вика и собралась отчитать как следует юных телефонных хулиганок.
— А вы знаете, — продолжил голос, давясь хохотом и громко перекатывая зубами леденец, — что ваш муж вам изменяет?
Маленькие негодяйки, собравшиеся вокруг телефона, вразнобой прыснули, а та, что с леденцом, добавила:
— Причем уже давно!
Глава 3. Любит — не любит
— Выперли Натаху. Я как в воду глядела!
Елена Ивановна мрачно хлебнула кофе и на том же вдохе затянулась сигаретой. Хотя случилось давно всеми ожидаемое, креативно-стратегический отдел испытывал смущение. Дело в том, что, отбыв пять дней ссылки, неисправимая Наталья на шестой умудрилась опоздать аж на восемьдесят четыре минуты (опоздания в “Грунде фиксировались в минутах, как продолжительность голливудских блокбастеров). Она с выпученными глазами, с волосами, от бега прилипшими ко лбу и щекам, влетела под прохладные своды “Грунда” и понеслась по вестибюлю. Она так спешила, что некоторые отрезки пути даже проскакивала на одной ноге, а на столе Смоковника в эту минуту уже сиял белизной и отблескивал холодной неизбежностью приказ о ее увольнении. Секретарша вынесла приказ в отдел и положила перед Натальей. Та как раз с шумом и показной энергией одновременно раскладывала свои бумажки, переобувалась и загружала компьютер. Сослуживцы замерли и скорбно потупились за своими перегородками. Наталья, вместо того, чтобы с достоинством принять свою участь, предприняла последнюю попытку уцелеть. Она схватила приказ и, снова подскакивая на одной ноге (эту ногу она успела засунуть в элегантную лодочку, тогда как другая оставалась в уличном мокроступе с заляпанным копытообразным каблуком) кинулась в кабинет к Смоковнику. Через мгновение оттуда донесся страшный шум. Все стены и перегородки в “Грунде” были ненавязчиво проницаемы, чтоб исключить саму возможность сексуальных домогательств, поэтому отлично был слышен сначала назидательный бубнеж Смоковника, пополам со стонами Натальи, затем скрежет мебели, стук падения чего-то, и только после этого Наталья заорала страшным голосом. Заорал и подоспевший Гусаров, и еще кто-то. Тут же бесшумно и грозно, как ночной кошмар, промчалась группа охраны и минуту спустя пронесла Наталью в сторону апартаментов грундовского врача-консультанта. Несомая Наталья уже не сопротивлялась, не орала и напоминала учебный муляж школы спасателей. Ее ноги в разных туфлях безжизненно свисали с могучих рук охранников. Через какое-то время один из охранников вернулся, собрал Натальино добро в большой пакет и унес в неизвестном направлении.