— И музыка в голове звенела? — всё допытывался Самоваров.
— Звенела. И в голове, и в других местах, если вы понимаете, что я имею в виду, — признался Андрей Андреевич. — Я ведь как бы не в себе был. Один врач, очень хороший, мне потом объяснил, что такое катастрофическое сексуальное возбуждение всю химию в организме меняет. Целую кучу гормонов зашкаливает! На сознании это не может не отразиться. Сам не знаю, почему я так много там, в Таиланде, написал. Творчество — своего рода сдвиг, это всем известно. У кого сдвиг случается надолго, а у кого временно. Я, очевидно, принадлежу ко второй категории. Скоро всё закончилось — и любовь, и сочинительство. Но вещи получились неплохие. Их часто исполняют, особенно на Западе.
Самоваров вздохнул. Непонятно было, правду сказал Смирнов или наврал. Кто его знает, как музыку пишут! Может, и в Таиланде это случается. А, собственно, чего он, Самоваров, от Андрея Андреевича ожидал — что тот расскажет, как стащил у Шелегина тетрадки?
Чем пристальнее Самоваров приглядывался к Андрею Андреевичу, тем больше ему казалось, что не мог этот обычный человек написать такую странную музыку. Даже в условиях катастрофической влюблённости! В нём самом странного ни капли нет. Вот он сидит сейчас, кофе свой попивает и вздыхает — о чём? О том, что грудь у жены не того размера.
Однако Андрей Андреевич нисколько не выглядел вруном, когда рассказывал свою историю. Самоваров знал: так случается, когда быль и небыль крепко перемешаны и потому неразделимы.
Где Смирнов мог приврать? В Таиланде он, похоже, был, тут всё правда. Зато как «Простые песни» написал, помнит плохо. Но его же не переехал «КамАЗ», как Шелегина! Чёрт его разберёт!
А если не врёт? Андрей Андреевич, похоже, человек без задних мыслей, лёгкий, живой, душа нараспашку. Таких женщины любят — и чаще всего взаимно. Андрей Андреевич в любви просто купается: и жену ценит за прошлое, и Ирину нежно жалеет, и целует по телефону рыжую Анну с хвостиками. Самое удивительное, что никто на него не в обиде. Счастливец!
— Не думайте, я потом пробовал заниматься композицией, — признался Андрей Андреевич, грустно клоня золотую голову. — Только не вышло ничего: сдвиг закончился. Откуда он, этот сдвиг, взялся и куда пропал? Может, у меня с психикой не всё в порядке? Ведь ненормальные люди порой такие штуки выдумывают, какие нам и не снились.
Самоваров вспомнил модель Вселенной, которая до сих пор пылилась в его мастерской на подоконнике, и признался:
— Я такие штуки видывал. И странных людей встречал.
— Вы тоже? И вам это интересно? — оживился Смирнов. — Я люблю дуриков! Не тех, конечно, которые ничего не соображают, ревут дикими голосами и мочатся в штаны — эти просто противны. Зато лёгонький-лёгонький сдвиг всегда любопытен. У меня есть знакомый врач, очень хороший, и вот у него я вижу иногда пациентов уму непостижимых.