На последних двух фразах, логически противоречащих друг другу и обязательно завершающих речь перед наемниками, настоял Олаф. Утверждал, что без них ее могут не понять, и тупое неисполнение отданных не имеющими боевого опыта военачальниками приказов давно стало традицией некой загадочной русской армии, приносящей ей победу. И мерзко хихикал при этом. А еще оставил своим соплеменникам короткую записку на неизвестном языке, которой Аксимилиан не мог прочитать, хотя и очень хотел. Оная была вручена переваривающему услышанное командиру наемников, и тот, впившись в нее глазами, потянулся почесать в затылке, как-то странно дернул пальцами, и торчащие в разные стороны шипы мгновенно опали на плечи единой и, как ни странно, одноцветной волной.
Затем человек провел по глазам пальцами, и когда он убрал их в стороны, те уже оказались вполне обычными, темно-карими, без всяких экстравагантных свойств. Следом наемник вытащил изо рта вставную клыкастую челюсть и принялся вырывать свой пирсинг, почему-то не оставляющий после себя никаких следов. В завершение переодетая наизнанку одежда оказалась хоть и непривычного фасона, но уже вряд ли могла быть сочтена парадным одеянием главы демонического культа, полученным напрямую от покровителя.
– Кажется, у меня галлюцинации, – решила Селес, тряся головой и отказываясь верить в происшедшую едва ли не за несколько мгновений трансформацию. – Эй, чего Олаф там такого написал?
Содержимое записки, начертанное на неплохом русском языке, хотя и с некоторыми пунктуационными ошибками и применением не особенно приветствующейся в приличном обществе лексики, могло бы поставить в тупик любого шпиона в мире Земли. И вызвать понимающую улыбку у любого, даже заштатного посетителя самой занюханной из портовых таверн побережья закатного моря. А впрочем… Что уж тут быть голословным – некоторые цитаты из этого несомненно величественного произведения эпистолярного жанра были позже удостоены упоминания даже на страницах личного дневника его императорского величества Аксимилиана Первого. Конечно, только после того, как оному удалось подпоить гномьей настойкой столетней выдержки автора сего труда и заставить его перевести эти величественные строки, наиболее полно раскрывающие самую суть этого мира.
«Уважаемый, дорогой Мерлин, хайло вымыть, сильно не отсвечивать, иначе маги на ноль помножат! (Далее следует пропуск из непереводимых идиоматических выражений и поэтических сравнений, к сожалению, непонятных современникам в связи с малой известностью применяемых в аллюзиях трудов классиков иного мира…) К эльфийкам не приставать, стервы мало того что ушастые, так еще и старые как сама жизнь. На вид лет могут быть семнадцати, а на самом деле под вторую сотню лет. Вдобавок скучные и мутные… (В этом месте, к большому сожалению историков, в записках императора присутствует некая лакуна, вызванная большим чернильным пятном, не поддающимся на данный момент ни одной из разработанных архивариусами методик очистки.)