зельем. Делай с ним что хочешь. Потому что я к нему и пальцем больше не прикоснусь.
– Эй, Эванс, брось! Не станем же мы ссориться из–за пустяков?
– Из–за пустяков я не ссорюсь, Поттер.
– Эванс, ты не понимаешь. Это не игрушки.
– Об этом следовало подумать до того, как тебе пришла в голову очередная шикарная идея повеселиться. С сегодняшнего дня я для тебя и пальцем не шевельну, хоть сгори у меня на глазах!
Лягушонок сощурился:
– Ты это серьезно?
– Ну я не такая великолепная шутница, как некоторые. И конечно, если ты будешь гореть у меня на глазах, Поттер, я, пожалуй, все–таки вылью ведро воды тебе на голову…
– Вот спасибо!
– Насчет всего остального – извини…
– Какие могут быть извинения, Эванс!? Ты нам нужна! Без тебя…
– Всего хорошего.
– Эванс!!! Не заставляй объявлять тебе войну.
– Удачи, Поттер.
***
Первые несколько дней мальчишка ещё пытался её уговорить, но Эванс была непреклонна.
Упрямство Лили подогревалось тем, что Сев избегал её старательнейшим образом. Даже на Зелья не явился.
Сев не явился на Зелья!? Мир катился в пропасть, и на этом фоне игнорировать Поттера было совсем не трудно, потому что Лили его действительно почти не замечала.
Спустя неделю Поттер понял, что Лили не шутила. И как только он это понял, жизнь её сделалась невыносимой.
За завтраком в руке взрывался тыквенный сок, так изящно, что кроме брызг Лили ничего не ранило.
Зато брызги «брызгали» почем зря.
Пока липкая гадость стекала с красно–золотистых волос девочки, предмета её тайной гордости, Поттер зубоскалил на весь стол:
– Эванс, что случилось с твоей прической? Ты изобрела новый лак для волос?
– Пошёл ты, Поттер! – шипела Лили.
– Куда именно ты пытаешься меня отослать, Золотая?
– Куда подальше.
– Вот ведь жестокая…
На гербологии на девочку вдруг напал неконтролируемый приступ хохота. Хотя совершенно ничего смешного не происходило, да и не было ей смешно! Но Лили все хохотала и хохотала, как сумасшедшая, пока не пришёл учитель и не вывел её из класса.
Он объяснил, что это были Хохочары.
Дальше – больше.
Ступеньки уходили из–под ног, а шлемы со статуй, напротив, подкатывались. Вилка вырывалась из рук и принималась бегать между чужими тарелками. Перо в руке в самый неподходящий момент превращалось то в змею, то в паука, то в жабу. Кресло в общей гостиной выскальзывало или норовило сложиться пополам. Собственная сумка и та кусалась и рычала, словно злобный Цербер.
«Пошел ты, Поттер», – стало любимой мантрой.
Чем больше бесилась девочка, тем проказы становились изощреннее и жестче.