Потом, чувствуя, что никак не могу этого избежать, стала играть моего милого Шопена (к сожалению, у меня только одни его вальсы), и, Боже! – если бы он услыхал свои вещи в моем исполнении!.. Кроме того, что двухмесячное обучение фортепьянной игре не дает гарантий на сколько-нибудь сносное исполнение какой угодно музыки, – и внимание-то мое делилось между нотными значками, носом и носовым платком… Милый Шопен! Хорошо, что он не слышал моей музыки в эту пятницу!..
Тетя Аничка продала мой билет какой-то барышне в театре и сама не пошла – попросила Ольгу Васильевну Митрофанову…
Я уж не помню вечера этого дня. Помню только, что Зойка решила извести меня, но это ей не удалось, так как я очень спокойно промолчала – на все ее фразы…
Впрочем, ведь я вот что думала в этот вечер. Писала Соне (Юдиной) большое письмо. Получила от нее два письма (в четверг и пятницу, 13 и 14 апреля) – и отвечала. Всё – грустные письма от нее (Сони). Всё ей тяжело жить – из-за музыки. Она винит несправедливую судьбу. А судьба несправедлива, по-моему, только в том, что наделила ее характером Алексея Николаевича (Юдина) – скрытным и самолюбивым… Она – хорошее дитя. У нее – большое сердце и чистые, прекрасные стремления. Она болеет душой за всех угнетенных и так радуется свету и свободе! Только вот – пропасть между идеалом и достижениями!.. Она менее музыкальна по натуре, чем Миша и Лена (Юдины) (Александр Николаевич – совсем не музыкант), надо в этом, кажется, признаться – основываясь и на ее словах. Но самолюбия и гордости в ней – больше. И вот – естественная преграда между ее душой и сущностью искусства, неудовлетворительность достижений и неспособность легко и открыто, просто и нетребовательно сойтись с братом и сестрою – и заставляют ее, бедную мою Сонечку, так нестерпимо страдать. Пусть они вместе – Лена с Мишей, пусть им не надо ее – ей ничего не надо: «только бы – не видеть этого, только бы уйти»… И вот это – тема ее тоскливых писем. А ведь какой огонь светлой любви к искусству горит в этой душе!..
Я не знаю, какая вообще любовь крепче и сильнее. Но я думаю, что та, которая прошла через страданья и мучения. Она – и надежнее, и вернее… Она (Соня) говорит: «Я одинока». Конечно, разве можно не быть одинокой?! Отец вечно занят и так скрытен, что – не приведи Бог! Те двое (Миша и Лена) – довольны друг другом и сами собой, и им больше ни до кого дела нет.
Ну уж, признаться, – мне иногда хотелось сказать Мишеньке несколько «теплых слов». И именно тогда, когда он говорил о музыке исключительно с Леной и как-то чуть пренебрежительно обращался к Соне. Из этого, конечно, не следует, что я его не люблю. Очень люблю, только мне бывало обидно за Соню – что он так слегка небрежен по отношению к ней. Что же делать, если Софья уж такого характера, что не может всё время, каждую минуту быть ласковым котенком, не может показывать свою любовь и нежность?!.