Завтра (3 июля) идти на работу. Как глубоко чужда мне эта работа! Какой бессмысленной и никому не нужной кажется она мне! Почему же люди делают ее так много лет – и ничего– ничего не говорят? Для чего нужно это стучанье на (пишущей) машинке? Для чего эта масса копий? Чья жизнь станет хоть на волос лучше, если все копии прочтут все адресаты? И чья душа улыбнется радостно и приветливо при виде синих копирок? Чье сердце забьется сильнее под стук клавиш? Кому даст счастье мое стучанье на машинке? Для чего же вечного эта автоматически-бессмысленная работа?!.
Да, но для живого дела нужны и живые люди. А что может дать для него душа, которая не в силах улыбаться? Сердце, где уснула ласка? Уста, на которых нет настоящих слов? Какая пустота!..
А Лида (бывшая Лазаренко) была, говорят без меня…
Когда мы шли домой, я нарвала цветов. Против желанья. По привычке. Но случайно они были полны значения – странного, связанного с внутренней жизнью. Я принесла малиновые гвоздики острого страдания, и дивный аромат его обесцвеченной тоски, золотой бокал последних слез разлуки – лютик, и сиреневые кукушкины слезки, и небесный взгляд милых, нежных – как воспоминанье – незабудок. И шелест сухих трав…
Какая глубокая тишина – в широком раздолье неоглядных полей! Какая охватывающая грусть, какая бесстрастная тоска – в шуме дождя и скитаньи сырых облаков!..
4 июля, среда
Ненормальной я, что ли, становлюсь?.. Но у меня нет ни одного живого движенья в душе, и сердце уже не в силах дрогнуть. А наружно я могу быть веселой, шумливой, могу смеяться и зло шутить…
Вчера (3 июля) в телеграфе я такой и была. Со мной все веселы были и улыбались мне. Только Евлогий Петрович (Ощепков) что-то почувствовал: сказал, что я злая, что его глубоко возмущает мое поведение…
– Что же именно?
– Да всё!..
Объяснить не захотел, когда я просила его об этом, так как «объяснение возможно только при сильном волнении в крови», а он «в эту минуту достаточно хладнокровен». Сказал, что я «должна всё понимать», а деточкой-то, ничего не понимающей, «прикинуться можно»… Впрочем, всё это было сказано после того, как я упомянула про Бориса (Варова) и о том, что он (Ощепков) мне так давно должен был сказать – относительно требований для экзамена на механика и надсмотрщика (телеграфа). А не сказал, видите ли, «по стратегическим соображениям»… Расстроил (он) меня и убежал, предварительно сказав, что меня «зарезать нужно за поведенье», несмотря на то что ему «всё всё равно», да еще сообщив, что его потребуют опять в Революционный трибунал