) было таких, кто ничего не получал – кроме казенного полуфунта хлеба!..
Так тяжело… Если бы знать, к кому никто не ходит! Их почти всех выпустили – третьего дня (23 октября?). И Федора Васильевича Маякова, и «Василька» – Василия Яковлевича Васильева410. Муся прибегала тогда же – задыхается, торопится, слова глотает:
– …Я сначала не понимала: вижу – и не узнаю… Я весь шоколад до папы оставила. Вот, знаете?.. Получила – у Миронич всё оставила и говорю: «Это уж – до папы, не буду кушать». И вот – сегодня!.. Уж как я рада!..
Ах, слава Богу! Вот уж у кого – праздник! А то – так грустно что-то!..
Путь мой – бездорожье по увалам жизни…
Мука колебаний… Длинный день туманный
Тягостных метаний… Безрассветный день…
Лида (Лазаренко-Гангесова) была – заходила на минутку. Спросить: можно ли мои плакаты отвезти в Москву – для отпечатания в огромном количестве… А мне – всё равно. Ведь это – Билибина411 рисунки. А я делала всё для Лиды – и ни для кого больше…
Я на днях получила опять открытку – от Сони (Юдиной). И я не умею теперь им писать… Может быть, это – странно. Но кажется, что дико писать о каких-то своих смутных мечтаниях и почти беспричинной тоске (ведь нельзя же считать уважительной причиной беспомощную непроясненность желаний, мýку от того, что тянет во все стороны одинаково, и не знаешь: куда идти? «Средь мира дольнего для сердца вольного…» Вот и беда-то в том, что сердце не «вольное» оказывается, а… а в положении Буриданова осла…), в то время как там – реальное горе, осязаемая тоска…
А что же написать можно? Что же нужно написать? Что сказать, чтобы тепло стало – от почтовых листков?..
А во сне я вижу их (Юдиных) почти каждую ночь. На сегодня – тоже видела. У них была. Елешка сидит в плетеном кресле Екатерины Александровны – стриженая детка с грустным голоском.
– Ниночка! – говорит.
И я обнимаю ее круглую головку, прижимаю к груди, и мы плачем – обе… Сонюша – тут же, рядом. А Миша лежит на кровати. Его глаза смотрят печально.
– Голубчик, хотите – я вас тоже поглажу?
– Да, надо, – говорит…
И о чем-то я хлопочу… Выхожу – большая равнина, белое снежное поле… Хорошо!..
А потом – цветущий сад, и Вера Феодоровна, какой-то седой аристократ-господин, и румяная – в меховой шапочке – девушка…
А проснешься: монотонные дни – без содержания, без ярких бликов… И всё – старая непроясненность… Пожалуй – хуже еще! И всколыхнула всю тоску сильнее Зинаида Семеновна (Дмитриева) – вчера:
– Вы в Петрограде занимались музыкой?
– Нет.
– Так что – напрасно начинали… А почему вы начинали?
– Видите… Мне всегда хотелось этого…