В какой мере эти государства были национальными или становились таковыми? Любая проблема, касающаяся общественной психологии, требует четкого ответа на два вопроса: когда и где — в какое время и в какой среде.
Не в среде людей образованных рождалось чувство национальности. До XII века все, что касалось культуры в ее серьезном, глубоком аспекте, было достоянием духовного сословия. У этой «интеллигенции» было много причин отворачиваться от любых предубеждений, считая их предрассудками: употребление международного языка латыни, облегчавшего интеллектуальное общение; культ высоких идеалов мира, веры и единства, которые в земном воплощении должны были реализоваться в слиянии христианства и империи. Аквитанец по происхождению, прелат Реймсского собора, и поэтому подданный французского короля, Герберт не считал, что изменяет своему долгу, говоря о себе в тот период, когда наследником Карла Великого был саксонец: «Я солдат из лагеря Цезаря»>{327}. Для того чтобы отыскать зачатки национального чувства, нужно обращаться к среде более примитивной, живущей конкретными, современными ей интересами, — но не к народу, у нас нет документов, позволяющих судить о состоянии его души, а к сословию рыцарей и к той части духовных лиц, которые, будучи не слишком образованными, отражали в своих произведениях мнения не одних только церковников.
Полемизируя с историками-романтиками, многие более современные историки стали отказывать людям первых веков Средневековья в чувстве национальной или этнической принадлежности. Мы забываем, что эти чувства, выражавшиеся с простодушной грубостью в неприязни к чужакам, не требовали особой тонкости ума. Мы знаем, что, например, в эпоху вторжения германцев эти чувства выражались с такой силой, какая была неведома Фюстелю де Куланжу. Мы видим наличие национальных чувств и на опыте единственного серьезного завоевания, которое произошло в эпоху феодализма, завоевания Англии нормандцами. Когда младший сын Вильгельма Завоевателя, Генрих I, счел разумным взять в жены принцессу из династии Уэссекских королей — «настоящего английского рода», как свидетельствует один монах из Кентербери, что само по себе уже говорит о многом, — рыцари-нормандцы охотно наделяли королевскую чету саксонскими прозвищами. Но прославляя тот же самый союз спустя полвека, в царствование внука Генриха и Эдит, один агиограф писал: «Теперь Англия имеет короля английского происхождения, того же происхождения, что и епископы, аббаты, бароны, отважные рыцари, рожденные как в роду матери, так и в роду отца»