2. Языковые заимствования и топонимика
Ни сарацины, ни венгры за пределами дунайской равнины не смешивали сколько-нибудь заметно свою кровь с кровью жителей старой Европы. Участие скандинавов в жизни европейских стран не ограничилось одними грабежами: обосновавшись в Англии и нейстрийской Нормандии, они, без сомнения, брали в жены местных девушек и те рожали от них детей. Частыми были подобные случаи или редкими? Антропологическая наука не в силах ответить на этот вопрос. Значит, нужно искать его, используя косвенные свидетельства.
Примерно с 940 года норманны, поселившиеся на берегах Сены вокруг Руана, перестали говорить только на своем языке. Зато норманны Нижней Нормандии говорили только на родном языке, возможно, потому что она была заселена более поздней волной эмиграции; родной язык в этом герцогстве оставался настолько значимым, что герцог-правитель считал необходимым обучить ему своего наследника. Именно в это время мы отмечаем наличие достаточно влиятельных языческих группировок, которые сыграли немалую роль в смуте, последовавшей после смерти герцога Вильгельма Длинный Клинок, убитого в 942 году. До начала XI века у «ярлов Руана», по словам саги, сохранялась верность «памяти о родстве» с вождями Севера>{30}, и поэтому жители этих мест были двуязычными, сохраняя свой скандинавский язык. Иначе как объяснить следующие факты: в 1000 году родственники виконтессы Лиможской, которую на пуатевенском побережье захватила дружина викингов и увезла «за море», обратились, желая ее освободить, к герцогу Ричарду II; этот же герцог в 1013 году взял к себе на службу дружины Олафа, а на следующий год его подданные под Дублином сражались в войске датского короля>{31}. Но вскоре после этого периода языковая ассимиляция скандинавов всетаки произошла, способствовали ей как христианизация, так и смешанные браки, которые продолжали заключаться то чаще, то реже в разные периоды; Адемар Шабанский писал о ней как о законченной примерно в 1028 году>{32}. Что же касается владений Роллона, то романский диалект Нормандии, а с его помощью и французский язык, позаимствовали из скандинавского всего лишь несколько терминов, и все они — мы сейчас не берем земледельческую терминологию — касаются навигации или топографии побережья: например, le havre — гавань или бухточка. Приобретя романизированную форму, эти слова остались в языке живыми, поскольку сухопутному народу невозможно было найти в своем языке слова, обозначающие части корабля или особенности строения побережья.
Изменение языка Англии пошло по другим направлениям. На острове скандинавы не так ревностно держались за свой язык, как на континенте, и учили англосаксонский, но, изучая, они переиначивали его на свой лад. кое-как приспосабливаясь к чужой грамматике, осваивая большую часть лексики, скандинавы примешивали к разговору немалую толику своих слов. Тесно общаясь с эмигрантами, привыкло к этим словам и местное население. Желание сохранить собственный язык, собственный стиль не было в данном случае ведущим; даже те писатели и поэты, которые были заведомо привержены традициям своего народа, широко заимствовали чужие слова, примером тому заимствования из языка викингов в героической песне, воспевающей славных воинов Эссекса, павших в 991 в битве при Молдоне против тех же викингов, «смертоносных волков». Для того чтобы найти заимствования, не нужно листать специальные терминологические словари, — они живут в языке как самые употребительные слова: существительные — небо (sky), друг (fellow); прилагательные — низкий (low), больной (ill); глаголы — звать (to call), брать (to take); местоимения — например, личные третьего лица множественного числа; равно как и другие слова, которые кажутся нам сейчас английскими из английских, родились на самом деле гораздо севернее. Миллионы людей, говорящие в двадцатом веке на одном из самых распространенных на земном шаре европейских языков, совсем по-иному выражали бы свои каждодневные нужды, если бы к берегам Нортумбрии не пристали бы драккары «морских людей».