Тем не менее Мин продолжали терзать сомнения: она знала, что проведенный синтаксический анализ не позволил ей справиться с задачей правильного определения понятия. Фантазия о сцене в переулке, какими бы словами ее ни описывать, сохраняла ауру насилия. И, как подчеркивали Бивона и Крителли, логический парадокс, магия отсутствия собственного контроля над ситуацией, ничуть не означали, что фантазирующая женщина не погружала себя в переживание сексуального насилия. Конечно, нападение не было реальным, погружение было лишь частичным, но насилие, подавление присутствовали, пусть даже только в сознании. Фантазии заняли пространство, бесконечно далекое от реальности, но при этом в психологическом отношении были близки к реальным событиям. Но отличались ли они от других сильных ощущений и даже неосуществимых желаний? Совершить преступление и стать богатым? Нанести серьезные увечья своим врагам? Мы не действуем так, как мечтаем в этих грезах, и в некотором смысле даже не желаем переносить их из воображаемого мира в мир реальный. Мы этого вообще не хотим, ведь тогда наша жизнь превратилась бы в кошмар. Тем не менее наши фантазии многое говорят о наших желаниях.
Мы не действуем так, как мечтаем в этих грезах, и в некотором смысле даже не желаем переносить их из воображаемого мира в мир реальный.
Тем не менее наши фантазии многое говорят о наших желаниях.
Впервые Мин рассказала мне о «стене переулка», когда я брал у нее интервью для статьи в журнале. Незадолго до того, как оно было опубликовано, мы разговаривали по телефону, и она предложила немного изменить ситуацию: следовало указать, что к стене женщину прижимал не незнакомец. Это был кто-то, кого она знала.
Я не помнил, чтобы мы обсуждали эту деталь, и спросил, уверена ли она, что это дополнение соответствует ее представлениям. Она заколебалась. Ее беспокоило, что без этого дополнения сцена будет рассматриваться как полноценное насилие и может показаться, что она его поддерживает. Я уверил ее, что четко разъяснил различие между получением удовольствия от выдуманного нападения и ужаса реального. Но Мин мучилась от противоречивых чувств. Она боялась, что вся ее работа сократится до сцены в переулке и люди запомнят лишь это. Казалось, что этот момент в ее сознании сильно преувеличен. По сути, это было единственное, о чем она говорила. Мы раз за разом повторяли, что насильник не был незнакомцем, и тогда я спросил ее: а кто же тогда это был?
Мы обсудили различные варианты: это был партнер, с которым у женщины было свидание, или тот, с кем она недавно познакомилась. Но твердо обозначить какой-то один персонаж не представлялось возможным. Казалось, что более правильно – не только с точки зрения ее взглядов, но и в соответствии с вариациями женских фантазий – не определять этого мужчину. Единственное определяющее его качество – сила его желания.