— Ваши тарелки и ложки, — Джеймс заметил, что говорит громко, как с глухой, — они очень старые?
— Угу, — старуха использовала собственную шаль вместо салфетки. — Дом. Война.
— Вы хотите сказать, что во время прошлой войны разбомбило дом, и вы…?
Он остановился. Было бы невежливо заходить дальше в своих предположениях, однако старуха отрицательно затрясла головой.
— Длинные волосы… Короткие волосы… Война.
— Господи боже! — Джеймс оглянулся на Лидию, — она говорит о гражданской войне. Семнадцатый век. Кирасиры Кромвеля. Железнобокие и кавалеры[1].
— Чепуха, — Лидия уткнулась в свою тарелку. — Как вкусно, а что она еще говорит?
— По — моему, она знает, о чем говорит, — он дружелюбно кивнул старухе. — Было очень вкусно. Мы вам очень признательны.
Старуха встала, подошла к посудному шкафу и вернулась к столу с каменной бутылью и двумя оловянными кружками. В каждую она налила щедрую порцию густой янтарной жидкости.
— Пейте. Хорошо. Спать.
— А она не тратит много слов, — заметила Лидия.
— Тише, она может услышать.
— Она глухая, дорогой, — Лидия полулежала на кровати, укрытая двумя пальто, сытный ужин заметно поднял ее настроение, — и сумасшедшая к тому же.
Она состроила гримасу и передразнила:
— Я — Тарзан. Ты — Джейн.
Казалось, что старуха и в самом деле не слышит их, или не понимает: она невозмутимо поднесла полную кружку Лидии и повторила свое краткое наставление: «Пей».
Джеймс отпил из своей кружки. Вкус жидкости напоминал выдержанное персиковое бренди; мягкая, ароматная струйка скользнула по горлу и взорвалась восхитительной теплотой где‑то внутри желудка.
— Осторожнее, — предупредил он, — эта штука лягается как необъезженный жеребец.
— Пусть лягается, — Лидия уже осушила свою кружку. — Мы же никуда не собираемся идти сегодня вечером?
— В самом деле, — Джеймс почувствовал, как улетучиваются остатки его природной осторожности, — очень хорошая вещь.
Теперь он обратился к старухе, подбирая слова и произнося их, как если бы разговаривал со слабоумным иностранцем:
— Очень хорошо. Старое, да? — он постучал по своей кружке. — Это очень старое? Вы долго хранили его?
Старуха кивнула:
— Дедушка… старое как дедушка.
— Ваш или мой? — он допил остаток жидкости и не возражал, когда старуха снова наполнила ее. — Если они пили это в ледниковый период, им был не страшен никакой мороз.
Неожиданно он обнаружил, что с трудом ворочает языком.
— Ваш дедушка или мой, или еще чей — они делали эту штуку из персиков, да?
— Нет, — ответила старуха.
— Нет… — Джеймс чувствовал, как его голову качает из стороны в сторону, но ничего не мог с этим поделать. — Тогда как вы это делаете… Из чего вы делаете…?