Иван Дмитриевич понимал, что не всякое дело раскрывается за несколько дней, как дело, допустим, в Троицком переулке. Вот убийство отставного поручика Прекрестенского после большого срока только теперь обрело звучание, и, дай Бог, будет поставлена в нем точка. Хотелось бы, чтобы совершалось, как в сказках, по мановению волшебной палочки, ан нет, злодеи стали умнее и тоже совершают преступления не абы как, а с головой, иной раз так запутывая следствие, что приходится продираться сквозь дремучий лес нагромождений неправды, чтобы выйти на нужную тропинку.
– Я думаю, – Иван Дмитриевич, наконец, вернулся на землю, – Миша, продолжай заниматься Перегудовым, но я даю тебе не более одного…
– Иван Дмитриевич, – с мольбой в голосе сказал Жуков.
– Не более одного дня, – с металлом в голосе произнёс Путилин, – я думаю, ты разберёшься и доложишь. – Миша обижено засопел, хотя он и сам в тайне ожидал такого решения, ведь уверенность его в причастности к преступлению Ефима зиждилось прежде всего на неприязни к данному человеку, а неприязнь, это прекрасно знал Жуков, может сыграть, ох какую злую шутку. – Вам, Василий Михайлович, придётся пока заниматься ильешовским клубком. Мне кажется, – Путилин посмотрел на Мишу, – с завтрашнего дня к вам присоединится и ещё один агент.
– Мне понятно, Иван Дмитрич, – штабс—капитан тоже окинул взглядом коллегу, – но мне кажется, не управится наш агент с поставленным за день, – Жуков вспыхнул, как молоденькая барышня, но ничего не сказал, только сжал губы, что, мол, посмотрим, кто не справится, – ему хотя бы два надо, но я не буду противиться, если он придет мне на помощь.
– Миша, справишься за день? – Путилин обратился к Жукову, но тот промолчал. – Хорошо, два.
Жуков с благодарностью взглянул на Василия Михайловича.
– Тогда, господа, за дело. Больше вас не смею задерживать, – Иван Дмитриевич подвинул с края стола бумаги, ждавшие своего часа.
Жуков и штабс—капитан поднялись и направились к двери. Только в коридоре Миша произнёс:
– Благодарю!
– За что? – удивился Орлов.
– За поддержку.
– Пустое. – отмахнулся Василий Михайлович, – сам был молодым и горячим, – добавил он и начал спускаться быстрым шагом по лестнице.
Глава двадцать седьмая. Хождение за добропорядочным господином
Синельников продолжал жить бессуетной, неторопливой жизнью, не замечая слежки агентов, которые тоже привыкли к размеренному расписанию Тимофея. Выходил он из дому ближе к обеденному времени, шёл в трактир. Потом прогуливался пешком, невзирая на погоду, по городу, уходил всегда недалеко от дома. Складывалось впечатление, что он живёт в каком—то томительном ожидании. Службой Синельников обременён не был, и других занятий не имел. По вечерам освещалось слабым мерцающим светом только одно окно, как выяснили агенты, на фасад их выходило три, но свеча горела только в крайнем левом. Чем там занимался Тимофей, установить не удалось.