– Не совсем согласен. Синельников – преступник и для него деньги – это бумага для достижения низменных целей, пусть даже для покупки собственного дела.
– Это все верно, но ведь все равно должны проявиться эти деньги?
– Может быть.
– Или он мог не удержаться от соблазна потратить полученные неправедным путём деньги исключительно на свои нужды.
– Мог, но Синельников умён, исходя из полученных нами сведений, поэтому расчётлив и от этого не мог тратить полученные деньги направо и налево. Я думаю, здесь стоит копать в ожидании результата.
– Может и вы, Иван Дмитрич, и правы, но полученный результат покажет.
– Не смею возразить.
Миша был рад, что освободился сегодня не так поздно и поэтому он направился к Знаменской площади, где в казённом доме, на втором этаже, дверь налево от лестницы, проживала молодая девица Анастасия с родителями: действительным статским советником Петром Мефодьевичем Серпуховским и его женою Александрой Дмитриевной.
Уже полгода родители вышеуказанной девицы ждали от молодого чиновника предложения руки и сердца, но он все медлил. Иногда казался до того решительным, что вот один миг и он склонит одно колено, как в рыцарских романах и бросит сердце к ногам молодой барышни.
Но этого не происходило, застенчивый губернский секретарь, хоть и страдал от недосказанности, а ещё более от застенчивости. Но ничего с собою поделать не мог, слова застревали в горле и он только покашливал, в место того, чтобы соединить свою судьбу с миловидной застенчивой девушкой.
Выходя из квартиры, Миша готов был разорвать себя на части, но поделать ничего было нельзя. Отец Анастасии каким—то звериным чутьём ощущал, что молодой человек пойдёт далеко по служебной лестнице, поэтому не обращал внимания на женихов, имеющих и титул познатнее, и должность повыше. Миша же страдал и все думал, что ещё день промедления и милая сердцу Анастасия будет отдана другому.
И сегодня он направился с визитом к Серпуховским, имея намерение попросить руку их дочери.
Жуков всю дорогу от Большой Морской до пересечения Невского с Литейным сочинял речь, которую должен произнести сегодняшним вечером, но по мере приближения к Литейному смелость пряталась далеко в глубины сердца. Хотя оно стремилось стряхнуть с себя нерешительность и с прелестной неподражаемой улыбкой все—таки произнести заготовленные слова.
Миша отчего—то робеть начинал у входа, когда ему открывал дверь статный высокий швейцар, одетый в ливрею ведомства, в котором служил папенька Анастасии. Потом шла прихожая, в ней Жуков постоянно видел двух курьеров, и сердце уходило в пятки, когда он проходил через приёмную, заставленную массивной мебелью, со стен строго взирали написанные умелой рукой угрюмые лица. Из каждого угла веяло высоким чином господина Серпуховского.