Ротмистр хотел что—то ответить, но скрипнула дверь и в проёме показалась сиделка, державшая за плечи маленького мальчика лет семи—восьми. Он испуганно смотрел черными глазами, лицо до белоснежности бледное и только синие губы, как у замёрзшего человека, выделялись чертой над подбородком.
Сиделка легонько подтолкнула его за плечи вперёд и закрыла дверь.
– Здравствуй, мил—человек! Давай для начала знакомиться, – Иван Дмитриевич сидел на стуле, – подходи, не робей.
Мальчишка некоторое время помедлил, видно решал, не грозит ли ему чего здесь. Наконец, решился и подошёл.
– Садись, – Путилин указал на стул напротив себя, – без стеснения. Итак, меня зовут Иваном Дмитричем. А тебя как?
Мальчишка облизнул сухие губы и тихим едва слышным голосом произнёс:
– Антон.
– Вот что, Антоша, присаживайся. У нас с тобою мужской разговор пойдёт.
Мальчик на миг замялся, но присел на краешек стула, даже не присел, а оперся.
– Я из полиции и хочу задать несколько вопросов.
Антон поднял руку к забинтованной шее, поморщился и сам произнёс:
– О душегубе?
– Догадливый ты.
– А что его не поймали?
– Вот с твоей помощью надеемся его изловить.
– Зовут его Николкой, – Антон посмотрел в окно, за которым начали сгущаться тени раннего февральского вечера, – земляк он Ефима.
– Фамилию не знаешь?
– То ли Иванов, то ли Иванкин. Не помню.
– Значит, земляк.
– Да.
– Что стряслось вчера?
Антон не скривился, и в глазах не мелькнуло ни искорки боли от воспоминания и он буднично, словно рассказывал о детских похождениях, начал рассказывать.
– Вчера день будний, мы и закрылись в одиннадцать, как предписано питейным заведениям. Наверное, до полуночи убирались, а потом пошли спать. Не успели лампы загасить, как постучался Николка. Он иногда приходил, когда ночевать негде было.
– Он что беспаспортный?
– Не знаю, – Антон только сейчас сверкнул глазами, – но полиции ужас, как боялся.
– Продолжай.
– Ну, сели они с Ефимом, тот хлебосольный, завсегда стол накроет и косушку поставит. Я же спать пошёл. Среди ночи, слышу, в моей каморке кто—то есть. Я от испуга одеяло на себя натянул, потом больно в шее стало. Я закричал. Потом слышал, как Ефим в коридоре топочет. Не успел он в каморку войти, как Николка его ножом по шее. Пока лампа падала, я и увидел, как из горла, так и хлещет. Жутко стало. Николка ко мне и тыкать ножом, хотя больно было, но я затаился, словно помер. Ни звука не произнёс, когда он меня поднял и на пол бросил. Если, думаю, стонать начну, так прирежет. Потом он долго ходил по заведению. Я же лежал бездвижно, заснул, наверное, пока меня люди добрые не разбудили.