И оказалось, что отец был прав. Когда, отъехав немного от Мукачева, мы остановились на полустанке, от которого до Щора было еще не меньше двадцати километров, Василь Дюрий уже ждал нас. Он дрых на груде бревен, причем одно из них было без коры, и на нем красовалась выведенная дегтем приветственная надпись — большими русскими буквами: Да здравствует Троцкий! (Да уж, может, он и не очень любил писать, но если уж писал, так писал!)
Лев и Василий (батюшка и Дюрка) обнялись, и борода русина немедленно и очень охотно обвилась вокруг батюшкиной шеи. Потом выяснилось, что у Васьки тут выносливый горный конь, который привык подвозить дрова к угольным кострам. Мы привязали ему на спину наш багаж и даже усадили матушку, а после наконец двинулись в путь.
Батюшка и русин непрерывно болтали, но я мало что понимала из их речей, потому что говорили они на каком-то странном украинском, обильно пересыпанном венгерскими, румынскими и даже еврейскими словами, то есть на наречии, которым мой способный к языкам батюшка овладел еще во время их с Дюркой совместной работы на Фердинандовской северной дороге.
— Ты живешь без женщины, старый котяра? — поинтересовался батюшка при виде халупы русина, стоявшей на отшибе от деревни. Но Дюрка пробормотал что-то о рыжей колдунье из Щора.
И поначалу нам показалось, что мы будем тут тосковать, потому что с утра по окрестностям разлился туман и, когда мы поднимались по дороге, ведшей к горным гребням, нам не было видно ничего, кроме Васькиной спины.
— Черт побери, здорово же ты топишь! — предостерег батюшка. — Убавь пару!
И русин извлек за цепочку кочегарские карманные часы, поднес их к глазам и пообещал батюшке, что через двадцать минут туман рассеется. И действительно — спустя четверть часа клочья тумана разлетелись и перед нами открылись пейзажи, словно виденные прежде во сне.
Великанские изломанные склоны, поросшие таким густым лесом, что я твердо решила, что под его сводом должно быть темно, хоть глаз выколи, и потому звери в нем водятся только слепые. Горные деревеньки, скучившиеся вокруг высоких деревянных колоколен с колоколами, повешенными попросту на рогатины, что напоминали огромные пастушеские посохи. Обширные равнины, занятые тысячами поваленных и освобожденных от коры стволов, которые (стоило только приглядеться к ним повнимательнее) начинали шевелиться, словно гигантские белые черви. Потоки, речки, водопады, озерца, озера, болота и трясины — и тут же снова крутые откосы и скалы, склоны гор со стадами овец, которых никто не пасет, и далекая тропинка на гребне, по которой бежит гуськом стая волков. Одинокие деревянные маленькие храмы, ЦЕРКВИ с куполами-луковками и православными крестами, а чуть поодаль — такие же одинокие зубры, застывшие в размышлении.