Они только поженились, целовались постоянно, и их лица светились от счастья, особенно ее лицо. И Савва даже мысленно не посмел бы нарушить это свечение, перед которым Дар мерк и становился тусклым, как фальшивый бриллиант. Даже если бы на тысячу процентов был уверен, что об этом никто не узнает. Не посмел бы.
Савва возмущался, ходил взад вперед по комнате, сердито размахивая руками, и со стороны могло показаться, что он спятил.
Он пригрозил Дару, что обязательно с ним разберется. И две недели подряд, каждый вечер читал о паранормальных формах восприятия, экстрасенсорных способностях, посредничестве чувственных каналов и прочей ерунде. Дар бесился, закатывал истерики, выдавал бурную реакцию на всякую чепуху и мучил Савву сильнейшими головными болями. Ему, видите ли, не нравилось, когда его называли «выстреливанием случайных очагов в подкорке головного мозга», тем более ему не нравилось, когда его считали результатом серьезной патологии, скажем, шизофрении. Он хотел, чтобы его считали даром свыше и не хотел, чтобы его анализировали. Две недели он «психовал», а потом и вовсе прекратил с Саввой общение.
И не проявил себя, когда мать заболела. А ведь Савва брал ее за руки тысячу раз, обнимал и просил опереться на его плечо, когда пришлось ехать в больницу, из которой она уже не вернулась. Дар ни о чем не предупредил и повел себя как предатель.
– Ну что? – спрашивала мать, лежа на больничной койке, с трудом разлепляя запекшиеся губы. – Что там говорит твой Дар? Есть надежда? – и в ее голосе звучала добродушная усмешка, потому что она любила сына без всяких даров и особенностей, любила его темную, вихрастую голову, большие глаза, скрытые за стеклами очков, и немного застенчивую улыбку. Пожалуй, это единственное, с чем ей было жаль расставаться. Когда она смотрела на его щуплую фигуру, сердце ее сжималось от тоски: как он будет один, такой слабый, неприспособленный к жизни, такой странный?
– Да все нормально, мам, – уверял Савва, хотя совсем не был в этом уверен, и брал ее за руку. Рука была горячей и дрожала. Савва прислушивался к себе, но разобиженный Дар молчал.
А потом Савве было не до Дара, потому что пришлось привыкать жить одному. Он так сильно переживал, что если бы не Грин и девушка с синими глазами, ему пришлось бы совсем туго. Они забросили свои дела, опекали его, как могли, и старались, чтобы он ни на минуту не оставался один. Грин даже перевез к нему свои шмотки и жил у него целый месяц, а синеглазая девушка приходила помогать по хозяйству. Правда, после того случая с Даром, она никогда не брала его за руку, а если оставалась с ним наедине, то говорила сухо и всегда хмурила брови, а он смотрел на нее, и чувство пронзительной тоски охватывало его. Она осторожно расспрашивала его о Даре, потому что в отличии от покойной матери и Грина, верила в него и считала настоящим подарком судьбы. Савва вяло пожимал плечами. Не мог же он сказать ей, что они поссорились! Дар затаился и молчал. Савва даже стал привыкать к этой тишине внутри себя и, откровенно говоря, был ей рад. Он пришел к выводу, что без этого «подарка судьбы» живется гораздо легче, свободнее…