Женщина замерла, потому что ей показалось, что в коридоре скрипнула входная дверь.
Она не ждала гостей. Вообще никого не ждала. Постояв с платьем в руках, женщина прислушалась к тишине, вздохнула. Показалось.
Она переоделась и прошла в ванную, чтобы привести в порядок волосы. На большой круглой щетке для волос она обнаружила несколько седых волос, и у нее дрогнули губы. Значит, придется начинать красить волосы, которыми она всегда так гордилась. Все против нее.
Зеркало в ванной запотело, потому что принимая душ, она напустила много пара.
Когда она провела рукой по влажной гладкой поверхности, то увидела в зеркале не одно отражение, а два.
От неожиданности женщина вздрогнула и выронила щетку для волос. За спиной у нее стоял человек, о котором она не могла не думать, как не старалась. Когда он подошел сзади и нежно положил руки ей на плечи, она чуть расслабилась, но все же спросила:
– Почему ты здесь? Мы же договаривались…
Человек нежно поцеловал ее в шею и, не отвечая на вопрос, пробормотал:
– Боже! Как тебе идет этот цвет. – Он прикрыл глаза, как ей показалось, опьяненный ее ароматом, и еще до того, как она успела ответить, сомкнул свои руки на ее нежной, почти без морщин, белой шее.
Потом она билась в его руках, а теряя сознание, уже не думала о любви. Она думала о смерти.
Цветок сбросил все листья.
Обнажился ствол, и вокруг горшка уже лежала целая куча бурых высохших листьев.
«Жалко. Он очень хорошо бы смотрелся здесь, такой яркий, притягивающий взгляд.» Эти стены не помешало бы разбавить чем-нибудь ярким. Мешков огляделся вокруг. Несмотря на сделанный не так давно ремонт, во всем чувствовалась казенщина. Стены, закрытые белыми панелями, три продавленных стула, стол, железный сейф, допотопный компьютер. Мешков и сам не любил лишнего хлама. Но здесь было как-то уж слишком аскетично… И эти стены!
Эти стены повидали многое: отчаянье, ненависть, облегчение, злобу, страх…
Они многое слышали: ложь, слезы, признания. Признания бывали разные, иногда даже романтические.
Порой признания ужасали своей жестокостью, иногда вызывали чувство омерзения, гадливости, настолько сильное, что Мешков, привыкший ко всему, работа которого собственно и состояла в том, чтобы добиться признания и подкрепить его доказательной базой, испытывал непреодолимое жалание выйти из комнаты, из этих стен, глотнуть свежего воздуха, и больше никогда сюда не возвращаться.
В 2006 году в этой комнате напротив Мешкова сидел человек и, рыдая, бил себя кулаком в грудь. Он повторял одно и тоже: «Она мне как дочь! Она же просто как дочь мне!» и много-много плакал. Не прожженый урка с синими от наколок пальцами, для которого нет ничего святого, не одуревший наркоман со стеклянными глазами. Это был солидный мужчина, респектабельный, даже довольно симпатичный. И слезы, катившиеся по его гладко выбритым щекам, казались вполне искренними. Он плакал, потому что его падчерицу, двенадцатилетнюю девочку-подростка, почти ребенка, буквально искромсали ножом, перед этим многократно изнасиловав.