Я долго не решалась задавать матери вопрос о найденных мною письмах, но однажды за ужином осторожно уточнила, не знает ли она о человеке, в которого была влюблена наша бабуля до того, как встретила деда.
– Да кто ее знает, – устало отмахнулась мать и добавила: – Был у нее вроде кто-то, когда она жила в деревне. Отец часто повторял: «Если я тебе не нравлюсь, езжай к своему дурачку кучерявому».
Я не спала всю ночь, перелистывая душевные послания преданного человека, который на протяжении долгих лет подписывался «Только Твой». Как сложилась его судьба? Возможно, он до сих пор помнит о ней? Страдает-надеется-ждет… Болезненные мысли не давали мне покоя, скреблись в моем сознании, как надоедливая пакостливая мышь. На выходные я запланировала поездку в ту самую деревню, где когда-то жила моя бабушка. Местечко, где она родилась, было в паре часов езды от города. Мужу сказала честно, что еду по зову крови. Он подтрунивал надо мной и обозвал отчаянной правдоискательницей, после чего торжественно выдал ключи от своей машины.
Дом, где выросла бабушка, в маленькой деревеньке я нашла сразу, узнала его по фотографиям из нашего семейного архива. Строение обветшало, но не изменилось, стойко простояв несколько десятилетий. В нем давным-давно жили другие люди, я не стала их беспокоить расспросами, будучи уверенной, что ничего полезного они мне не скажут. На лавке возле забора на другой стороне улицы сидел старик и дымил самокруткой. Сердце мое встрепенулась, я сразу поняла, что это тот самый мужчина, письмами которого жила моя прародительница. От его былой красоты ничего не осталось: он был костляв и космат, седые кудри сливались с мохнатой бородой. Пожилой человек походил на персонажа из какой-нибудь хорошей доброй сказки. Я не спеша подошла к нему и сказала, что приехала посмотреть на то место, где родилась и выросла моя бабушка. Он одобрительно кивнул, сквозь лукавый прищур мелькнул блеск любопытства.
– Какой она была? – осторожно спросила я, после того, как закончила пересказывать свою краткую биографию.
Старичок растерялся и поднял вверх глаза небесного цвета, видимо взывая к своей любви – к той женщине, о судьбе которой он тревожился в письмах.
– Да какой… Баба, как баба! – отрезал состарившийся лирический герой. – Ходила, нос задирала. Потом приехал городской хмырь с усами, как у Чапая и увез ее к чертям собачим.
Я оторопела. «Наверное, в нем говорит обида, горечь поражения от потери возлюбленной!», – оправдывала я мысленно пренебрежение в словах старика, после чего растерянно потрясла стопкой аккуратно сложенных пожелтевших листочков и еле слышно спросила: