Азоркин глядел на Михаила, и тот уловил в нем тоску больную, человеческую, и потому незнакомыми показались ему его глаза. Того привычного Азоркина, не знающего ни добра, ни зла, перед Михаилом не было.
— Может, она за прошлое попугать решила, — предположил Михаил, веря в свое предположение. — Что я, Райку не знаю?
— Миша, зайди к ней, а! — оживился вдруг Азоркин, должно быть, заражаясь уверенностью Михаила. — Только тебя и больше никого она не будет слушать. Уважает она тебя, белобрысого. А за что тебя уважать, угрюмого такого? — Игриво толкнул плечом. — Вот подожди, еще подерусь с тобой. Мне теперь драться удобней — пальцы не вывихну...
— Ефим приходил?
— Ты чего?! — неподдельно удивился Азоркин. — Прийти — надо рубль потратить. Да и на кой ляд он мне сдался. Тут врач есть. Насонов его фамилия, врач, видно, хороший и человек как человек, да что-то невзлюбил я его... Глядит на меня, как будто насквозь видит...
— Ну и ладно, пусть смотрит. Тебе что?
— Да он мне ничего, — передернул плечами. — Раньше бы пускай глядел. А теперь... Вроде бы ложился спать, все было, как было, а проснулся — и все не так...
— Петро, ты запомнил тот корж, ну вес его хоть приблизительно? — переключил его Михаил на другое.
— А что? — забеспокоился Азоркин.
— Да ничего, так, для собственного интереса спрашиваю...
— Нет, Миша, не запомнил. А чего я запомнить мог? Ты же сам знаешь. — Азоркин глядел виновато. — Сам-то ты видел, какой он?
— Да тонн на десять-пятнадцать...
— Ага, вот оно как... — Задвигал по скулам желваками. — Колыбаев — какая гадина! — сказал сквозь зубы. — Я ведь плохо что помню, а то, что на тебя все взвалил, а сам свою шкуру спасал, — это запомнилось. Во, душонка... Я, подожди, вот выйду отсюда! — Азоркин стукнул кулаком по скамейке, да, видно, не рассчитал, больно ушиб и помотал пальцами.
— Не вздумай на себя лишнего брать. А то всякое бывает... Колыбаеву все равно никто не поверит. Он перегнул: сказал, что полтонны, а полтонны и один вагой подымет. Я к тому — может, Валерка считает, что тот правду говорит.
Азоркин искоса поглядел на Михаила. Видно, все-таки сомневался, за кем правда: за ним, Михаилом, или за Колыбаевым.
— Вообще-то ты зря Ковалева из лавы выгнал, — заговорил он снова, мрачнея. — Что было гнать? Втроем, может, и подняли бы. Не гнал бы, так...
— Он же мальчишка! А обернись все по-другому?.. Да и что после драки кулаками-то...
— К Райке зайдешь, нет?
— Зайду. Поправляйся тут!
Пошел, загребая подошвами палый лист, и сердце, полегчавшее в начале разговора, огрузнело, словно тело всем весом навалилось, сжало его, как в ту тайфунную ночь в шахте.