— Поиграйте, Василий Матвеевич...
Он вздрогнул и непонимающе уставился на Софью, с трудом вспоминая, что пришла она под предлогом «послушать скрипку». Софья напрашивалась давно, отчего ему стыдно было заходить в шахтовую бухгалтерию, где она работала расчетчицей. «Когда пригласишь на скрипку?» — всякий раз говорила, краснея. И говорить старалась тихо, но столы — сплошь, и ее сотрудницы, попрыскивая, ниже склонялись к бумагам. «На скрипку!.. — Он выскакивал из бухгалтерии, тоже пылая лицом. — Как на блины...»
— Чего тебе?
— А хоть чего...
«Не искушай меня без нужды», — начал он печально, до щемления сердца. Софья встала к подоконнику, спиной откинулась к раме, наверное, стремясь получше выказать себя.
Но он, уткнувшись в скрипку, уже не глядел на нее, весь объятый жалостью к себе, извлекал звуки густой грусти, обреченности и смирения. Он знал, что исполняет отходную.
Софья, перестав шуршать конфетной оберткой, задумалась, а когда он закончил, тоже вздохнула.
— Господи, неужто была жизнь такая! — Прикрыла глаза, покачала головой. — А ты, Вася, умеешь душу выворачивать...
Он с благодарностью взглянул на Софью и было снова поднял над струнами смычок, но она торопливо положила ему руку на плечо.
— Хватит пока!.. Собирайся, пойдем…
И он пошел...
Головкин почувствовал, как пригрело спину предзакатное солнце, которое его так необычно забеспокоило: «Ольга ведь!..» Он захлопнул сейф и уже готовился подняться из-за стола, да некстати вспомнил, что не написал приказ на Богункова — такая недопустимая забывчивость в работе! «В связи с отказом выполнить наряд и с целью укрепления трудовой дисциплины...» — стал спешно писать, но его прервал звонок.
— Что?! — Головкин непонимающе уставился в разбегающиеся строчки недописанного приказа. Аккуратно положил трубку. «Обвал?! Да по чьей же вине?! Кто виноват?» — зачем-то спрашивал себя, не в силах приподняться со стула.
Сначала раздался глухой грохот, а потом опахнуло воздушной волной. Михаил рванул ручку контроллера комбайна на выключение, и тут же по потной спине, точно льдом, полоснул истошный крик Валерки Ковалева:
— Пе-етра-а завалила-а-а!
За густой пылью, взнятой обвалом, одиноко метался тусклый свет Валеркиной лампы. «Ефима — тоже!..» — застудило сердце Михаила. Нырнул под переломанные доски-верхняки и не услышал, как острым отщепом, со скользом по костям, пропорол спину.
— Колыба-аев! — рявкнул Михаил, выскочив под купол вывала.
— Вот он. Давай... — просипел Колыбаев под ногами Михаила. Он стоял на четвереньках и как-то по-собачьи, руками и ногами, резко откидывал за себя мелкую породу. — Мелочью присыпало. Давай!..