Михаил не видел Азоркина под породой, отчаянно греб наугад и на веру Колыбаеву. Пальцы заскользили по резиновым сапогам Азоркина.
— Ефим, плечи!..
Азоркин лежал вниз лицом без каски, уткнувшись в локтевой изгиб правой руки.
— Что делать? Что делать?.. — полоумно выстанывал Валерка, весь сжавшись, по-заячьи подпрыгивая на четырех.
— Уходи из лавы! Ну!.. — приказал Михаил. — Беги!
Михаил, обдирая кожу с кулаков, прорылся Азоркину под мышки.
— Берем! — крикнул Колыбаеву.
Колыбаев — за ноги выше колен, потянули на взъем, да левая рука — словно привязанная.
— Рука, братцы, — вдруг внятным испуганным голосом произнес Азоркин.
«Ти-ти-ти» — прострочил из купола капеж мелкой породы. Для незнайки — это безобидные крошки, но для них, троих асов горного дела, это был сигнал смерти. Вверх Михаил не глядел, что толку туда глядеть, — теперь обвала не миновать.
— Чего рука? — заорал Колыбаев, выворачивая лицо на купол. — Подыхать, что ли, тут!
И все равно уходить из-под обвала нельзя, пока не освобожден Азоркин.
Михаил не понимал, как дорылся до чистой, как стекло, почвы, до монолитного края коржа породы, под которым была рука Азоркина. Успел удивиться, что часы как бы перерезаны краем коржа пополам, и еще тому, почему они не могли вырвать Петра, когда ладони, по сути, уже не было: корж так плотно пригнался к почве, что в месте зажима руки конец лопаты не подоткнешь.
— Вагу! — Михаил озирался незрячими от пота глазами, понимая, что в эти секунды они одни под нависшей смертью. Колыбаев, стеная и ахая, торопливо затесывал конец лесины.
Подвели вагу, да где двум муравьям опрокинуть ведро с водой! Корж тонн на пятнадцать! Для него вага с Михаилом и Колыбаевым, что соломина с двумя муравьями.
— Угнал Валерку! Втроем бы подняли!.. — завопил Колыбаев и на четвереньках попятился к выходу.
— Встань на ноги! — приказал Михаил. И Азоркину: — Потерпи, Петя, потерпи!..
Ухватив кайло, Михаил осаживал им край глыбы и совсем не слышал, как что-то кричал Колыбаев, взмахами рук отчаянно звал взглянуть вверх. Михаил наконец-то взглянул на купол: центр его назыбился, а по краям, по кругу мелко пузырилась порода, пузырьки лопались, рассеиваясь дождем, как бы в последний раз предупреждали: жить хочешь — уходи!
Все это видел и Азоркин. Откидывая ноги и загребая правой рукой, он рвался, бился сильным телом:
— Ми-и-ша-а-а! Не оставляй!..
От этого крика должна бы была содрогнуться гора. Михаилу заморозило спину.
— Бригадир! Бригадир-ир! — позвал он зачем-то.
Колыбаев что-то кричал уже чуть ли не от комбайна, и крик его был обрывист — уходил.