Финт не знал, что тут сказать, – но все-таки сумел найти нужные слова:
– Ты многому научил меня, Дедуля. Ты рассказал мне про Крысиную Королеву. Так что, знаешь, сплюнь-ка ты изо рта сточную воду – и думается, я смогу перетащить тебя отсюда в местечко получше. Давай хотя бы попробуем, ну пожалуйста.
– Ни шанса, парень. Сдается мне, если ты меня сейчас с места стронешь, я ж на куски развалюсь; ты бы лучше просто посидел со мной чуток, если не слишком торопишься. – В темноте опять забулькало; Дедуля снова приложился к огненному бренди и продолжил: – Из тебя чертовски хороший ученик вышел, этого не отнимешь; ну то есть у ребят по большей части просто нюха нету на это дело; а на тебя я смотрел все эти годы, и прям душа радовалась: для тебя ж ремесло тошера – что для прохфессора книги. Ты только глянешь на кучу дерьма, и глазенки так и засветятся: знаешь доподлинно – под ней точно что-то стоящее. Так мы и работаем, парень, – те, что почище нас, выбрасывают ненужное, а мы в отбросах находим по-настоящему ценное. Вот и с людьми так же. Видал я тебя за работой, парень, и сразу понял: у тебя тошерство в крови, прям как у меня. – Он закашлялся, и части его изувеченного тела заходили ходуном в жутком танце. – Меня, Финт, королем тошеров прозвали. На то похоже, теперь им стал ты, и мое тебе благословение. – Старик усмехнулся остатками рта. – Ты ведь папашу своего не знал, парень?
– Нет, Дедуля, – откликнулся Финт. – И я не знал, кто мой папаша, и мамаша небось не знала; да и ее я тоже не знал. – С потолка капало; глядя в никуда, Финт выговорил: – Но ты всегда был мне Дедулей, я это знаю доподлинно, и если б ты не обучил меня тошерству, мне б в жизни не отыскать всех здешних укромных уголков, и Мальстрем, и Королевину Спальню, и Золотой Лабиринт, и Соверенную улицу, и Пуговичный волчок, и Дыши-Легко. Эх, сколько раз это местечко меня выручало, пока я еще только уму-разуму набирался… Спасибо тебе за это, Дедуля. Дедуля?… Дедуля!
Финту померещилось какое-то движение в воздухе или, может, неуловимо тихий звук, вот он есть – а в следующий миг плавно сошел на нет. Но что-то еще осталось; Финт придвинулся поближе – и, с последним своим вздохом, подрагивающим на губах, Дедуля, где бы он уж ныне ни находился, промолвил:
– Я вижу Госпожу, парень, я вижу саму Госпожу…
Дедуля улыбался ему – и продолжал улыбаться, пока свет в его глазах не погас, а тогда Финт наклонился, почтительно разжал Дедулин кулак и забрал наследство, теперь принадлежащее ему по праву. Отсчитал две монеты – и торжественно положил на глаза покойному, потому что, ну, так надо, так всегда делалось. А затем посмотрел в темноту и произнес: