— Здрасьте, — сказала я.
— Пр, — сказал он.
Это, видимо, означало «привет». Какой нелюбезный тип. Сяду-ка я от него подальше.
Инспектор занял кресло у прохода — похоже, из-за страха высоты, чтобы не глядеть в иллюминатор. Я уселась напротив него, но возле окна. Сумку поставила под стол.
Я ожидала, что Орхидея сядет рядом со мной или с инспектором. Но она вдруг остановилась перед бурчалой и сказала ему:
— У вас на носке дырка.
— Зн, — буркнул он, что означало, похоже, «знаю». А потом поднял хмурый взгляд. И вот в тот миг, когда его льдисто-голубые глаза встретились с черными глазами Орхидеи, что-то будто произошло. Бурчала выпрямился в своем кресле, спешно спустил ноги на пол, две минуты не мог попасть в сандалии, потом еще несколько минут возился с подножкой кресла — у него никак не получалось ее опустить, — при этом его книга падала на пол, он ее поднимал, а потом снова ронял.
Орхидея прошла, села рядом с бурчалой, около иллюминатора, и произнесла со смелой улыбкой:
— Почему бы нам не познакомиться? Ведь нам все равно предстоит лететь вместе несколько часов…
Она что, успела капнуть ему зелья? Да нет, он же при нас ничего не пил и не ел. Да и не было на столе перед ним ничего, кроме закрытой бутылки воды.
Может, Орхидея зельем брызнула на него? Я быстро повернула перстень. Никаких розовых сердечек и туманов вокруг мужчины не наблюдалось. Зато… Между Орхидеей и пассажиром в воздухе, едва видимые, вспыхивали и гасли крохотные золотые искорки.
Вид у меня, наверное, был изумленный, и Бондин остановил на мне свой взгляд и спросил:
— Что?
— Ничего, — сказала я.
А он всмотрелся в мои глаза. Черт, он же увидит отражение серебряного тумана в моих зрачках! Я отвернула камешек наружу. Но Бондин, похоже, успел заметить. Он как-то криво ухмыльнулся и тоже посмотрел на Орхидею и незнакомца. Ха. Не может же он достать свои очки и начать в упор их рассматривать.
А незнакомец, подняв книгу и устроившись наконец нормально, если можно назвать нормальным ту напряженную позу, которую он принял, отвечал Орхидее:
— Около семи часов нам лететь.
— Шесть часов двадцать три с половиной минуты, — раздался высокий певучий голос стюардессы. Она, улыбаясь, шла по проходу к кабине пилота. — Каждый рейс капитана Ганса быстрее предыдущего. Он не устает совершенствоваться сам и совершенствовать самолет.
Стюардесса исчезла за золотыми шторками.
— Тогда мы могли бы познакомиться, — сказала Орхидея, — раз нам лететь целых шесть часов двадцать три минуты.
Мужчина смущенно улыбнулся:
— Я Николай.
— А я Орхидея. — Потом она показала рукой на нас с инспектором: — А это Виктория и Денис.