– Понимаю. Боишься потерять сына! Пусть он лучше копает картошку!
– Нет! – Она повернулась к нему. – Ты не так понимаешь. – И словно порыв обессилел ее, тяжело шагнула и снова села за стол. – Ты хоть раз пробовал посмотреть на себя со стороны? Хотя бы после случая с твоим товарищем Кротким?
– И об этом рассказали.
– И еще о многом. Горячность, себялюбие я замечала в тебе и раньше, а вот подлость… извини, сынок, но твой поступок с Кротким мягче назвать нельзя…
– Он тоже вынимал из меня душу.
– …Подлости от тебя я не ждала.
– Я извинился.
– Если посмотреть на твои художества, то, выходит, командиры правы. Сколько наших друзей застрелены из бандитских обрезов. И на место погибшего мог стать далеко не каждый. Право на риск… громко, но верно сказано, надо заслужить. У отца тоже была горячая голова, но он умел управлять ею. Не позорь нас, сынок.
– Хорошо, мама! – Владимир в необычном возбуждении расхаживал вокруг стола. – Ты говоришь – отец! Но отец… да, мы знаем и других людей, которые героически погибли в первом полете, в первой атаке, совершили подвиг. Их имена стали историческими, а читаешь биографии, и ничего особенного они при жизни не сделали и были далеко не паиньками!
– Такие народу не знакомы! Они раскрыли свои качества в последний момент.
– Чкалов был воздушным хулиганом!
– Пока не научился подчинять волю делу.
– Ты изрекаешь истины, мама, как комиссар Маркин. Не называется ли это проповедью?
– Я устала. Давай отложим разговор. До какого часа у тебя увольнение?
– Утром должен явиться.
– Тебе не трудно будет сходить за Маюшей в детсад? Возьмем ее чуть пораньше. А я подготовлю что-нибудь. Блинчики будешь?
* * *
Над Саратовом продолжали виснуть черные тучи. Земля, разжиженная осенним дождем, липла к ногам. Владимир шел через лужи и мутные ручьи, неся на руках завернутую в шинель сестренку. Открыв дверь, они почувствовали запах гари. В кухне стоял чад. На сковородке обугливалось тесто. Мать сидела за столом, смотрела и словно не видела вошедших. Рядом, под стулом, колыхался от сквозняка чуть помятый листочек. Это было официальное сообщение о судьбе старшего политрука Максима Борисовича Донскова. Над городом катился гул. Несмотря на непогоду, шесть аэропоездов в строю «клин» уходили на аэродромы «подскока»15, чтобы оттуда отправиться на боевое задание.
Гул взлетающих аэропоездов не разбудил Ефима Мессиожника, валявшегося в конторке склада запчастей на старом пропыленном диване. Он был пьян первый раз за девятнадцать прожитых лет.
Все началось не с момента, когда на базаре он все-таки взял у старушки царскую медаль за два куска хлеба. И не со встречи у киоска, куда он все-таки пришел на свидание с золотозубым блатным парнем. Пожалуй, все началось с отъезда родителей из Саратова. А может быть, и раньше…