– Она могла разнести меня в пух и прах в любом споре, который у нас случался. Память ее была идеальной, – пожал плечами Рэмси. – Случалось, что она заставляла меня чувствовать себя смешным. Признаюсь честно, Доминик, в такие мгновения я ненавидел ее.
Он упорно смотрел на собеседника, умоляя поверить ему, но не желая отягощать его высказанной просьбой. И, быть может, опасаясь услышать ответ.
Кордэ находился в смятении. Он и хотел бы поверить старшему товарищу, но как может быть, чтобы слова его оказались правдой? Четыре человека слышали крик Юнити: «Нет, нет, преподобный!». Или это был не протест, но призыв на помощь? Но тогда столкнуть ее мог только Мэлори…
Но почему? Она не издевалась над его верой, которая находилась в оппозиции вере его отца. Все аргументы мисс Беллвуд только подтверждали его правоту. Всякий раз, когда она пыталась посмеяться над ним или проверить слепую веру логикой, Парментер-младший просто изменял формулировки. Если она не понимала, это следовало из отсутствия у нее смирения. Если его аргументы оказывались ошибочными или полностью порочными, то причина заключалась в тайне Бога, которую нельзя постичь человеческим разумом. Если же она выдвигала неприятный Мэлори научный аргумент, он просто опровергал его и, случалось, сердился, но никогда не чувствовал внутреннего возмущения.
– Доминик, я не убивал ее! – повторил Рэмси, и на этот раз страх и одиночество настолько резко проступили в его голосе, что пробудили бурю чувств в душе его друга.
Этот долг он не может не выплатить. Но как это сделать, не подставив себя под удар? Конечно же, преподобный Парментер, сделавший его таким, каким он теперь стал, не захочет разрушить свое творение, признавшись в собственной нечестности.
– Тогда остается Мэлори, – проговорил Кордэ, заставив себя посмотреть в глаза Рэмси. – Потому что я этого не делал.
Прикрыв лицо ладонями, пожилой священник склонился над столом.
Доминик замер на месте. Он не знал, что делать. Горе Парментера как будто заполняло собой всю комнату. Он не мог не ощутить этого, и изображать непонимание было бы немыслимо. Рэмси никогда не притворялся в его присутствии, никогда не уклонялся от ответа и не говорил неискренних слов. И теперь, в этот самый момент, в этой притихшей комнате, настало время уплатить долг. Настало время привести в действие все добрые идеалы, все верования, с таким трудом обретенные им. Чего стоит теория перед лицом реальности, если он не может или не желает достойно встретить ее? Она превращается в чистый обман, столь же пустой и бесполезный, как это утверждала Юнити Беллвуд.