Корнуоллис широко улыбнулся:
– Я не мог бы высказаться такими чудесными словами, но да, все именно так. Я смотрю на морских птиц и ощущаю, что становлюсь похожим на них, как будто паруса превращаются в мои крылья.
– Вы страшно тоскуете по морю? – Голос его собеседницы донесся до него из тьмы, откуда-то рядом.
– Да, – произнес Джон с улыбкой. – A когда я находился на море, то тосковал по запаху сырой земли, шелесту ветра в листве и краскам осени. Наверное, можно обладать всем, однако иметь все сразу, одновременно, не получается.
Айседора чуть усмехнулась:
– Для этого существуют воспоминания.
Теперь они шли рядом. Полицейский остро ощущал ее присутствие… ему хотелось прикоснуться к ней, предложить ей опереться на его руку, однако все это было бы слишком очевидно и нарушило бы деликатность мгновения. Облако на западной стороне неба заметно почернело. Корнуоллис едва видел хозяйку дома, однако она шла совсем близко, и этот факт он ощущал острее, чем соседство с любым другим человеком.
Вдруг на траву легли полосы света. Кто-то открыл французские окна в доме. В теплом свете, пролившемся из гостиной, обрисовался силуэт епископа:
– Айседора! Что, скажи на милость, вы там делаете? Темно же, как в угольной яме!
– Ты ошибаешься, – возразила женщина. – Сумерки только начали сгущаться.
Глаза ее привыкли к вечернему свету, и она не заметила изменений.
– Как в угольной яме! – повторил ее муж недовольным тоном. – Не понимаю, что заставило тебя выводить нашего гостя из дома в такой час. Там вообще не на что смотреть. Ты совершила бездумный поступок, моя дорогая.
Последние два слова отчего-то добавили оскорбления к грубости его тона. Они очевидным образом должны были всего лишь спрятать за собой раздражение. Корнуоллис постарался сдержаться, потому что имел дело с важной персоной, и к тому же находился в его собственном доме, а точнее, в саду.
– Вина здесь моя, – четко произнес он. – Аромат вечерних цветов доставляет мне огромное удовольствие. Я до сих пор так и не привык ощущать твердую землю под ногами.
– И где же вам удалось обрести таковую? – едко спросил Андерхилл.
Айседора подавила смешок. Джон услышал его, однако епископ находился слишком далеко, чтобы можно было быть уверенным, что он правильно понял этот звук.
– Вот видишь! – перешел Реджинальд в нападение, приняв ее смех за чихание. – Ты простудишься. Глупо, и даже эгоистично. Другим придется ухаживать за тобой и исполнять твои обязанности. Будьте добры, войдите в дом!
Корнуоллис был в ярости и радовался тому, что лицо его пока еще остается в тени.