Лошади вдруг остановились у ворот крайней на селе избы. Собаки с веселым лаем встретили приехавших, завертелись у их ног, стараясь лизнуть руку, или пытались, подпрыгнув, лизнуть в самые губы; кидаясь к мордам коней, они то ласково повизгивали, то бурно и радостно лаяли.
В избе отворились окошки, в сенях распахнулись двери, раздались детские крики:
– Мамка, наш тятька приехал!..
Несколько баб выскочили на двор босиком.
– И мой приехал! – закричала одна из них и бросилась к Петру Дубову, зятю Хворостининых.
Павел прервал свой рассказ, увидав вихрастого парнишку лет тринадцати, и не то радостно, не то сердито закричал:
– Васька, аль ослеп, отца родного не видишь! Зови мамку, берите поклажу с телеги, таскайте в избу.
Жена Павла Хворостинина, всхлипывая, выкликала только одно:
– Вернулся мой Пашенька! Уберег Господь!..
– А моего-то соколика, Архипушки, нетути, не вижу его! Скажите мне, не томите душеньку: жив ли, здоров ли он? Может, его уж давно на ратном поле черные вороны расклевали? Пожалейте меня, бесталанную сиротинушку, – заливаясь слезами, выкликала молодая баба.
– Не реви, Санька! Не реви, дура, раньше времени! – грубо закричал один из приезжих. – На третьей телеге едет твой Архипушка, жив-здоровехонек! В полон привез двух девок да парня. Здоров, как боров, да двух коней вражьих ведет…
Но взволнованная баба продолжала всхлипывать.
– Да не гневи ты Бога-то, окаянная! Бог вам счастья дает; хозяевами крепкими стаете – на четырех лошадях пахать будете. Нишкни! Не искушай волю Божью. Вон у Лукерьи Пармена в первом бою убили, одним Хворостининым менее стало. Ущерб нашему роду…
Когда перенесли в избу с телеги всю поклажу, Павел Хворостинин обратился ко всем:
– Ноне, как мы с Анной самые старшие в нашем роду, по приказу деда, зовем всех приехавших родным образам помолиться, а там и за стол все повечерять чем Бог послал, и гостя нашего, моего старшого на Пушечном, Ермилу Фомича, у которого я у домниц под началом состою, хлебом-солью почтить…
Перейдя в избу, сыновья и зятья, молча покрестившись на свои семейные иконы, так же молча сели за стол. Старик Хворостинин усадил почетного гостя – кузнеца Ермилу Фомича – в красный угол и сам сел рядом. А женщины в стряпном углу, у солныша, спешно заканчивали приготовление ужина: одни толкли зеленый лук с солью для мурцовки, другие крошили кочанную квашеную капусту, принесенную из погреба со льда, поливая ее свежим, душистым зеленым конопляным маслом; девчонки чистили печенные в золе яйца. Хозяйка Аннушка, жена Павла, прижав к груди каравай, резала черный хлеб большими ломтями и клала перед каждым по два ломтя. Потом, заглянув за перегородку на солныш, крикнула: