О-о!!! Он так долго ждал этого момента! И всё получается в точности так, как и рисовало ему воображение! Поэтому не стоит, наверное, утруждать себя разыгрыванием удивления, или чего-то ещё, что скроет рвущееся наружу ликование. Здесь и сейчас он может, наконец, дать себе волю!
– Я говорю, что пыточные подвалы темны. А вы с ТОЙ девушкой так похожи… Видимо, из-за долгого пребывания вместе. О да, пославшие вас были умны и дальновидны приставив к Деве настоящую крестьянку, но разве ты, почти святая в своей вере, сможешь спокойно жить потом, когда девушку, так доверчиво идущую с тобой бок о бок, отправят на костёр?!
– Я не понимаю! – выкрикнула Жанна, чувствуя поднимающийся в ней ужас. – О чём вы говорите?! О КОМ?!
– О той, другой! – зловеще прошептал Кошон. – Разве тебе не рассказывали об обычае брать во дворцы детей незнатного происхождения, чтобы пороть ИХ, когда королевские дети того заслуживали? Нет? Тогда я восполню пробел в твоём образовании и скажу так, как всё это мне видится – легко быть стойкой и убеждённой, когда знаешь, что тебя защищает королевская кровь! Но ты так долго выдавала себя за Божью посланницу, так долго твердила о заповедях и взывала к христианскому милосердию, что должна была бы и сама проникнуться всем этим! Как же можешь ты так упрямиться и хладнокровно губить невинную душу? Ты же не могла не заметить, что обвинение составлено мягко, и подпиши ты его сегодня, приговор тоже не был бы суров. Пожизненное заключение «на хлебе и воде» уже завтра обернулось бы несколькими месяцами, во время которых дипломаты обговорили бы все условия твоего обмена на Толбота! И та другая, о которой скорбит моя душа, осталась бы жива…
Внезапно Жанна громко закричала, обхватила голову руками и повалилась лицом на тюфяк. «Догадалась? – спросил сам себя Кошон, безучастно наблюдая, как она стонет и корчится, словно от боли. – Почему бы и нет, она ведь не глупа. Но мне тут неопределённость не нужна, поэтому…»
Он привстал, подобрал сутану и нагнулся над девушкой. Пришла пора снова стать лицемерным во всём.
– Что с тобой, дитя? – изобразил он участие. – Неужели христианское милосердие проснулось, наконец, в твоём сердце?
Жанна подняла на него лицо. Оно было мокрым и красным, и рыдания выталкивались из неё нервными толчками, как икота.
– Я не могу быть… нет… мне бы сказали… зачем им?!
Кошон с притворным испугом прикрыл рот рукой.
– О Боже, ты ничего не знала!!!
Засуетился, приподнял Жанну, посадил, привалив к стене, потом кликнул слугу и велел принести воды. Ему было нужно, чтобы девушка успокоилась. Тогда её можно будет добить окончательно. Она и так уже безвольна и послушна, но не всё ещё сказано. А любая недосказанность может породить сомнения, колебания и новое упрямство, бороться с которым времени уже нет.