Не взять их было и словами. Вечером, когда ружья умолкали, глашатай не переставал выкрикивать:
— Эй, братья ахряне! Сдайтесь, спасите свою жизнь. Султан добр и милостив, он вас простит и помилует!
В ответ на этот надменный и бесполезный призыв сверху просвистела последняя пуля, пущенная со злобой и яростью. После этого раздался чей-то голос, повторенный в ущелье эхом:
— Хоть мы и помаки, да не ахмаки![35] Мы знаем, что означает султанская милость!
Кара Ибрагим разжал стиснутые зубы и сплюнул.
Он приказал привести из Ала-киоя старика Салиха, которого схватили днем у мельницы близ реки и которого он недавно расспрашивал о Синапе и его людях.
— Салих-ага, — обратился он к старику с притворным почтением, — я отправлю тебя наверх к разбойникам передать им, что мы ждем до завтра: если они не сдадутся, Ала-киой будет превращен в прах и пепел!
Старый Салих молчал и с трепетом ждал, что еще скажет этот страшный человек.
— Айда! Пошел.
Он давно уже не подымался по этой дороге, а теперь пришлось карабкаться да еще и спешить. Солнце закатывалось за Машергидик, когда он спустился вниз, к реке, и направился в гору, к скалам. Султанские солдаты не сводили с него глаз; им казалось, что он движется слишком медленно.
— Как муравей! — заметил Кара Ибрагим. — Так и хочется пустить в него пулю...
Он прислушался к грому пушки, которая продолжала бить по конаку Синапа; при каждом ударе поднималась туча белой пыли, медленно оседавшей в зелени леса.
Уже стемнело, а старик находился еще в начале пути. Нападающие забрались в свои палатки, и вскоре у костров поднялся шум и гвалт.
— Али чауш! Али чауш!
— Я!
— Мухтар-эфенди зовет тебя.
— Меня?
— Да, тебя.
— Зачем?
— Наверное, чтоб выпить с тобою кофе.
— Ох, не радует меня этот зов...
— Может быть, он хочет сделать тебя ротным...
Этот разговор происходил поздно вечером у полупотухшего костра. Али чауш встал и начал опоясываться, чтобы предстать пред всесильным мухтаром.
Кара Ибрагим сидел в своей палатке полуодетый и разутый. Он только что сотворил вечернюю молитву и чувствовал свою душу приобщенною к небесам, когда вошел Али чауш. Он вздрогнул.
— Чего тебе? — спросил он хмуро.
— Я Али чауш.
— A-а... Это ты ездил в прошлом году с зерном в Ала-киой?
— Эвет, я.
— По какой дороге? По той, что напротив?
— Нет, с другой стороны...
Кара Ибрагим встрепенулся.
— Дорогу знаешь?
— Знаю...
— Гм... Это хорошо.
Он дал ему нужные наставления, и Али чауш, взяв с собой десяток жандармов, двинулся вниз вдоль реки и исчез в ночном мраке. То, чего не предусмотрел Мехмед Синап, рассчитывал использовать Кара Ибрагим. Если по какой-нибудь случайности нижняя дорога не охраняется, Али чауш появится в тылу Синапа, чтобы прочесть ему смертный приговор. Кара Ибрагим отдавал все в руки аллаха...