– По-моему, ты не ценишь своего счастья, – серьезно сказала Амалия. – Тебе небеса надо благодарить, что она за тебя не вышла. Она вчера мне такого наговорила… К примеру, придумала, будто горничная Мокроусовых ей сказала, что Сергей Петрович после смерти Луизы нашел у нее чьи-то записки на французском языке. Это бы еще ничего, но графиня пыталась меня убедить, что от той же горничной узнала, как именно эти записки были подписаны. Как будто Груша умеет читать по-французски!
– Да, нехорошо получилось, – согласился Казимир. – Что еще графиня тебе сказала?
– Она пыталась мне внушить, будто эти записки писал мой отец.
– С чего бы это?
– Потому что они были подписаны «votre constant adorateur», а моего отца звали Константин.
– О!
– Нет, ты представляешь, какова наглость? Я ей заявила, что он по-французски только читал, но сочинять записок не стал бы. На самом деле если бы мой отец что-то сочинил, то он бы позаботился о том, чтобы там ошибок не было…
– А что, там есть ошибка?
– «Constant» стоит не на месте, он должен идти после «adorateur’а». Интересно, где она могла видеть записку с такой странной подписью? Груша, конечно, могла ей сообщить о том, что хозяин нашел в бумагах Луизы нечто компрометирующее, но я ни за что не поверю, что Груша могла знать, какая подпись там стояла…
– Это я виноват, – удрученно промолвил Казимирчик.
– Ты? В чем?
– Это была моя идея – «про постоянного обожателя». Я был слегка навеселе и забыл, что во французском существительное идет впереди.
Тут Амалия, по правде говоря, на некоторое время утратила дар речи.
– Дядя, – прошипела она, когда голос все-таки вернулся к ней, – так это ты…
– Нет, не я, – твердо ответил беспутный дядюшка, с достоинством выдерживая ее разгневанный взгляд.
– Как не ты?
– Да вот так: не я!
– Но ведь…
– Нет!
– Но Луиза…
– Это не я!
– Однако подпись…
– Что – подпись?
– Твоя!
– Да нет же!
– Как нет, когда твоя?
– Не моя!
– Но ты сам сказал!
– Ничего я не говорил!
Говорят, что когда великому, несравненному, громокипящему Дюма платили гонорар построчно, он создал молчаливого слугу Атоса Гримо исключительно для того, чтобы уснащать страницы своего бессмертного произведения репликами диалогов в одно-два слова каждое – и за каждую такую реплику получать как за полноценную строчку. Увы, съевший не одну собаку в своем деле редактор раскусил коварный авторский замысел и аннулировал выплаты за слишком короткие строчки. С тех пор Гримо в тексте пришлось по большей части довольствоваться жестами, что было вовсе не так интересно!
Одним словом, выдержав этот краткий диалог во вкусе Дюма, Амалия почувствовала, что она сейчас же, немедленно сойдет с ума, если не добьется от дядюшки удовлетворительного объяснения.