Северный неф все еще скрыт сводами и темен, как старые бревна. Подойдя ближе, они видят Армана и двух шахтеров, Слаббарта и Блока. Все трое, склонившись над органом, копаются в механизме. Арман выпрямляется и смотрит на Жан-Батиста. По его щекам текут слезы.
– Этот гадкий провинциал, – говорит он доктору, и его палец, нацеленный в камзол инженера, не достает до него лишь на ширину монеты, – заставляет меня ломать мой собственный инструмент.
– О, месье, – ласково отзывается Гильотен, – месье, месье! Я уже обозвал его гунном. Но уверен, он найдет для вас что-нибудь хорошее. В качестве компенсации.
– Чем это вы заняты? – спрашивает Жан-Батист.
– Вынимаем мануалы. Если у меня останутся мануалы, я смогу репетировать.
– Регистры тебе тоже понадобятся?
– А ты разве можешь их извлечь?
– Конечно, – говорит Жан-Батист, дотрагиваясь до круглого набалдашника ближайшего регистра. Он уже выучил их названия, во всяком случае, некоторые из них: крумгорн, труба, небесный голос, регаль. – Моя воля, я сохранил бы их все.
– И что бы ты с ними делал? – спрашивает Арман, чей приступ горя, кажется, пошел на убыль. – Орган отжил свое. И свое отыграл. Пусть гибнет вместе с церковью.
– Тогда приходи сегодня вечером ко мне и поиграй нам, – приглашает Жан-Батист. – Приводи с собой Лизу. Возможно, мы уговорим и Жанну с дедом нас навестить. Вам, доктор, мы тоже будем рады.
– Небольшой концерт? – спрашивает Арман.
– Если захотим. Уверен, Моннары будут не против.
– Моннары? – переспрашивает Арман, отдавая инженеру свою стамеску. – Нет, они уж точно будут не против. Моннары никогда не станут тебе перечить, не так ли? Между прочим, ты не думаешь, что, может, уже пора оставить их в покое? Ты и так достаточно их наказал. Послушайся Элоизу.
Полчаса в пыльной прохладе северного нефа Жан-Батист работает со Слаббартом – вывинчивает мануалы, потом принимается за обшивку вокруг регистров. Горняк умело обращается с инструментами, с ним вместе приятно работать. Но как только становится ясно, что Слаббарт вполне может закончить дело сам, Жан-Батист идет вдоль стен к западным дверям и вновь выходит наружу. Впереди, над склепами галерей, солнце заливает задние стены домов на Рю-де-ля-Ленжери, и каждое окно в них слепит ему глаза отраженным светом. Неужели он и впрямь наказывает Моннаров? Наказывает за то, что у них сумасшедшая дочь? Ему ни разу не приходило в голову посмотреть на это под таким углом зрения. Наоборот, его поведение с хозяевами – а он относится к ним с подчеркнутой вежливостью, рассчитывает, что Зигетта будет без конца сидеть в ссылке, делает в доме все, что ему заблагорассудится, поселяет к себе Элоизу, – представлялось ему абсолютно разумным. Справедливым и разумным. Однако теперь он вдруг понимает, что ведет себя по отношению к ним примерно так же, как Лафосс ведет себя по отношению к нему, и так же, как министр ведет себя по отношению к Лафоссу. Он ни во что их не ставит. Унижает.