Купец лишь отмахнулся. Тогда я взял под руки Федора и Онуфрия, отвел их к борту:
– Ребята, не пейте больше, трезвый один рулевой, мы в чужих водах, случиться чего – все сгибнем!
Мужики переглянулись. И выпить с товарищами им явно хотелось, и меня слушать жизнь заставила, пока все, что я делал, было правильным.
– Хорошо, пить больше не будем, пока в свои воды не войдем.
Остаток ночи прошел относительно спокойно – относительно потому, что почти вся команда напилась, раздавались пьяные песни, шум. Федор с Онуфрием стояли – один на носу, другой на корме, вглядываясь в ночное море. Поскольку купец был тоже пьян, шхуна управлялась только рулевым. Куда мы плыли, я понятия не имел, поскольку не обладал штурманскими навыками. Небо начало сереть, стали видны белые барашки волн, низкие хмурые тучи. Ко мне подбежал Федор:
– На горизонте за кормой паруса, как бы не за нами погоня.
Команда лежала на палубе пьяная в дым. Что делать, я не знаю, где мы находимся, далеко ли до наших берегов, есть ли подводные рифы и отмели, и еще неизвестно, то ли случайный попутчик сзади, то ли погоня.
– Вот что, Федор, бери Онуфрия и будите купца, что хотите делайте, но приведите его в порядок.
Хлопцы убежали исполнять, а я пошел на корму, посмотреть, что за паруса. Паруса действительно были, причем уже не на горизонте, а ближе, можно было разглядеть, что мачты две, но вот что за судно и его принадлежность, понять пока было нельзя. Я вернулся к купцу. Федор с Онуфрием терли купца за уши, били по щекам, тот лишь мычал нечто нечленораздельное и мотал головой.
– Вот что, парни, обвяжите его веревкой и бросайте с корабля, глядишь, в воде быстрее очухается.
Федор с Онуфрием переглянулись, но перечить не стали. Нашли веревку, коих на корабле было множество, обвязали вокруг грудной клетки несколько раз и, стянув с Григория сапоги, бросили его за борт. Мы встали у борта и смотрели, не хватало только, чтобы на наших глазах он захлебнулся. Однако, как старый морской волк, почуяв, что он в воде, Григорий стал молотить по воде руками и вертеть головой, пытаясь понять, где он и что с ним. Поскольку вода была холодной, минут через пять-десять пришел в чувство, стал кричать, чтобы его вытащили, а мерзавцев, что бросили его в воду, он сам утопит. Не обращая внимания на крики и ругательства, я выждал еще минут десять, и когда купец уже посинел от холода и стал клацать зубами, приказал его вытащить. Потоки воды стекали на палубу с дрожащего от холода Григория, я распорядился его переодеть в сухое и привести ко мне на корму. Сам побежал к рулевому, посмотрел на приближающиеся паруса. Что-то больно ходко идет, не похоже на торговца, те медлительны, поскольку всегда нагружены. Так резво могут ходить только военные суда или разбойники. Ни то ни другое ничего хорошего нам не сулило. Наконец на корме появился Григорий – вид его был ужасен – отечное лицо с разбитыми шведами губами, мутные глаза, изо рта убойный запах перегара. Сразу, с ходу, он начал громко ругаться, крича, что ему испортили празднование освобождения, а теперь у него болит голова. Я решил не церемониться и схватил его голову, повернул к парусам: