Он молча влез в лодку и начал вычерпывать воду. Взял весло, встал — на левое колено, и сказал:
— Вылезай. Я пойду сам.
Страшное было, у него лицо. Распухшее, грязное, отчаянное. На голой груди черные пятна укусов. И Аленка опять с тоской посмотрела кругом, и снова увидела те же джунгли, и столбы, и москитов, цыкнула на себя, как на кошку, и начала грести.
…Они шли по деревне. Конвоиры шли сзади, и стволы карабинов, горячие, как пыточные прутья, обжигали спину при каждом шаге.
— Не смотреть, — сказал Андрей. Они видели только серую землю, плотную, влажную, пружинящую под их подошвами и под босыми ногами — конвоиров. От конвоиров пахло ружейной смазкой и жевательным табаком. Где-то поблизости ревун ухал басом. Конвоиры остановились и разошлись полукругом. «Не смотреть!» Кто-то шел навстречу. Он медленно переступал ногами, кривыми и жилистыми от старости, обутыми в солдатские ботинки на пуговицах. На ходу он спросил что-то по-испански.
— Не понимаю по-испански, — сказал Андрей. Тогда старик ломано заговорил по-английски.
— Кто есть?
— Мы русские, — сказал Андрей.
Старик переспросил монотонно:
— Кто есть?
— Русские.
— Почему идете?
— Мы пришли просить, — сказал Андрей. — Нам нужна помощь. Мы друзья. Пришли просить помощи.
— Белая собака, — сказал старик по-испански, и Андрей понял его и поднял голову. Старик смотрел с ненавистью. Из-под тяжелых морщинистых век. Так смотрят на змей. С безразличной ненавистью. На людей так не смотрят. «Неужели это Бемба?» — подумал Андрей и сказал, чтобы не тянуть больше:
— Я буду говорить с вождем. — Он смог сказать это медленно и раздельно, и пока старик молчал, Андрей чуть двинулся вправо и Аленка прижала к нему плечо и шепнула «ничего».
— Я вождь, — безразлично сказал старик, но Аленка сейчас же сказала «Нет!». Андрей покачал головой.
— Я буду говорить с вождем.
Старик медлительно повернулся и повел их к большой круглой хижине.
Внутри было прохладно и полутемно! У срединного столба сидел человек. В полутьме белела его голова; он сидел неподвижно, а они стояли шагах в десяти, не видя его лица, и только чувствовали на себе его взгляд. Потом глаза привыкли к полумраку.
Человек был стар. Он был древний, как резьба на столбе, но в его лице не было выражения старческой мягкости. Он сидел очень прямо. Седые волосы, перехваченные через лоб шерстяной лентой, опускались на плечи прямыми прядями.
…Тот Чье Имя Нельзя Произносить смотрел на молодых белых, стоящих у входа в его дом. За Их спинами светило заходящее солнце и сидели на корточках Змеи. Белые смотрели на него непонятно. Женщина смотрела с любопытством, а мужчина — с тревогой, и еще с каким-то выражением, которого он не сумел понять.