к Сафронову и приказал, чтобы караван стал лагерем и ждал,
пока будет получено разрешение на дальнейшее путешествие из
Пекина. Он сердито потребовал у Сафронова паспорт каравана
и заявил, что отправит его на рассмотрение пекинских властей.
«Мы наотрез отказались, — пишет Кропоткин. — Тогда старик
стал придираться к нашему паспорту.
— Что это за паспорт! — говорил он, глядя с презрением на
несколько строк, написанных по-русски и по-монгольски на
обыкновенном листе писчей бумаги и скрепленных сургучной
печатью. — Вы сами могли написать это и припечатать пятаком. Вот
взгляните на мой паспорт! — И он развернул перед Сафроновым
длинный лист, весь исписанный китайскими знаками».
Во время совещания Кропоткин спокойно сидел в стороне и
укладывал что-то в сундуке. Случайно ему под руку попался
номер «Московских ведомостей», на котором был отпечатан
государственный герб.
Неожиданно пришла мысль: не выдать ли газету за паспорт
каравана?
— Покажи ему, скажи, что это наш паспорт, — сказал
Кропоткин старшине.
Сафронов развернул громадный лист и показал китайскому
чиновнику на орла.
— Неужели тут все про вас написано? — с ужасом спросил
старик.
— Да, все про нас, — ответил, не моргнув глазом, старшина.
Старик был совершенно ошеломлен. Он сразу смягчился и,
кивая головой, поглядывал уже одобрительно на путников. Но писарь
опять что-то зашептал ему, и чиновник снова заявил, что не
позволит итти дальше.
Таким образом, конфликт с китайскими властями наступил. Но
власти эти пока были представлены очень слабо: стариком и его
писарем. Однако положение было опасное, надо было сразу на
что-то решаться, и Кропоткин нашел выход.
— Довольно разговаривать, — сказал он старшине, — вели
седлать коней.
Казакам понравилась решительность Кропоткина, они его
поддержали, и, не обращая внимания на китайского чиновника,
караван тронулся в путь.
Старый чиновник страшно взволновался: было ясно, что он
примет свои меры. Тогда, чтобы успокоить его, смягчить и дать
возможность китайскому приказному как-то оправдаться,
Сафронов и Кропоткин обещали, как приедут в Мэргень, немедленно
доложить начальству, что старик употребил все меры, чтобы
воспрепятствовать им пройти в Маньчжурию. Скажут, что он не
виноват, что караван его не послушался и пошел дальше самовольно.
Старый китаец как будто успокоился.
Три дня подряд караван шел, не встречая ни одной живой
души. Было удивительно, что не было на пути орочонских
таборов. Потом, как узнали казаки, оказалось, что, по приказу
чиновника, орочоны откочевывали в горы, как только издали увидят
караван.
Спускаясь с Хингана, долина Номиньхэ то расширялась, то