— Ужасная переделка, ужасная, — закончил Су Линь, выпучив глаза. — Теперь все снова хорошо. Опять Игнат Семенович с нами, многие ему лета.
Серегин глубокомысленно изрек:
— Никогда бы не поверил, коли бы речь шла о Европе. Но у нас все возможно. Россия-матушка тем и сильна, что умом ее не понять. Кажись, убили, растоптали, а ткни в брюхо, нет, живая, шевелится, хоть завтра в поход. Или я неправ, Норочка?
Элеонора Васильевна, выпив, как заметил Лева, уже несколько рюмок водки, вдруг отозвалась глухим басом:
— Я бы хотела, Виктор, показать дорогому гостю мою оранжерею.
— Что ж, голубушка, и покажи, покажи. Там есть что посмотреть. А мы, пожалуй, с китайским товарищем переберемся в кабинет и обсудим кое-какие дела.
Лева смекнул, что наступил момент истины. Потянулся за пышнотелой дамой, как бычок на веревочке. Огромный дом пугал призрачной тишиной. Они миновали каминный зал, библиотеку, еще две комнаты, предназначенные, видимо, для гостей и уставленные тяжелой старинной мебелью, поднялись на второй этаж и по длинному деревянному переходу добрались до оранжереи. Везде полно света и ни единого человека, как в пустыне. Весь путь проделали молча, будто сговорясь, и только здесь, где благоухало вечное лето, мерцая и поблескивая в тысячах цветов, в ласковом, ослепительно зеленом воздухе, в кадках с самыми невероятными, незнакомыми Леве растениями, он поинтересовался:
— Вы что же, Элеонора Васильевна, вдвоем с мужем живете? И больше никого?
Женщина замкнула дверь на изящный бронзовый засов, обернулась к нему раскрасневшимся до лиловости лицом:
— Зачем же одни… Дети в разъезде, учатся. Мишенька, старший, в Париже, в технологической школе. Манечка с Сережей в Филадельфии. Куксик, это мы так младшего зовем, в Вене, в музыкальном колледже, — удивительно талантливый мальчик. У него огромное будущее, все так говорят…
— А слуги?
— Да у нас их почти и нету. — Элеонора Васильевна очаровательно улыбнулась, — Вот Клавдия, что нам подавала, и еще шестеро. По вечерам они все во флигеле, в дом не ходят. Виктор Трофимович полагает, что это безнравственно.
— Что безнравственно? Ходить в дом?
— Иметь много слуг. Я с ним согласна. Знаете, когда народ в такой беде, в нищете… Не надо выделяться, это не по-христиански… Прошу вас, милый Игнат Семенович, вот сюда, на диванчик. Тут нам будет удобнее.
Сели на диванчик. Лева достал сигареты. Элеонора Васильевна уже не отрывала от него укоризненного, ненасытного взгляда, в значении которого невозможно было ошибиться. Блестки на ее платье потрескивали от внутреннего жара, но Таракан почему-то медлил. Не то чтобы ему не нравилась моложавая, цветущая женщина, да и действие таблеток давно чувствовалось, но сама ситуация была неестественная, сковывала. Хотя одновременно и будоражила. Элеонора Васильевна догадалась о его сомнениях, поторопила: