После длительной дискуссии Конгресс подтвердил оклад президента в размере двадцати пяти тысяч долларов в год, включая надлежащий дом для проживания. Вице-президенту полагалось пять тысяч долларов и никакого дома и никаких других надбавок даже для секретаря. Джон был поражен, услышав о таком решении. Была ли это пощечина ему? Или же в этом выражалось презрение к самому посту? Такие риторические вопросы задавал себе глубоко задетый человек.
— Разумеется, мне разрешено задавать себе практические вопросы, — ворчал Джон, расхаживая по спальне, окна которой выходили в сад, — как мы можем прожить в Нью-Йорке на эти деньги? И выполнять возложенные на нас обязанности?
Абигейл старалась сгладить положение.
— Мы можем справиться, Джон, проводя всего лишь один прием и один обед в неделю, отказавшись от театров и балов, требующих особых платьев; лишь немного новых книг…
Джон застонал:
— Таков круговорот нашей жизни!
Она ответила спокойно:
— Нэб обеспечена, так как президент назначает полковника Смита маршалом[4] района Нью-Йорка. Питер может присылать нам мясо, птицу, фрукты и овощи, масло и яйца, все, что здесь так дорого. Мы выживем.
— С трудом! — сказал он, скрипнув зубами.
— Джон, наше положение не хуже прежнего. Как ты заметил несколько лет назад, мы доим наших коров, а не наше правительство.
— Но я та самая корова, которую доят! — пошутив, он почувствовал себя лучше, его пухлые щеки вновь покрылись румянцем. — Если нельзя исправить, надо выдержать. Сочувствую тебе, дорогая миссис Адамс, ведь тебе придется сводить концы с концами.
Их судьба показалась им легче, когда они узнали, что их друг Джон Джей на посту Верховного судьи получит четыре тысячи долларов в год. Александр Гамильтон, юридический и финансовый мудрец федералистов, должен был получать в качестве первого секретаря казначейства Соединенных Штатов три тысячи долларов в год. А ведь Гамильтон начал зарабатывать значительные суммы как адвокат. Он пошел на большие жертвы.
Джон восхищался Александром Гамильтоном. Его прекрасные статьи, написанные в соавторстве с другом Джефферсона Джеймсом Мэдисоном и Джоном Джеем и опубликованные в газете «Федералист», побудили недоверчивый Нью-Йорк ратифицировать конституцию. Он лояльно поддерживал Джона, и это склонило Абигейл к мысли, что отравившие атмосферу в правительственных кругах слухи, будто Гамильтон сознательно подрывал позиции Джона на выборах, были ложными.
Чтобы искупить грех недоверия, Абигейл дала обед в честь Гамильтона, на который пригласила тесный круг друзей из Массачусетса — сенаторов Калеба Стронга и Тристама Дальтона, учившегося вместе с Джоном в Гарварде. Элизабет Шуйлер Гамильтон принадлежала к одной из старейших, богатых и влиятельных семей Нью-Йорка. Ее узкое лицо с раздвоенным подбородком украшали удивительно выразительные черные глаза; скромная привлекательность жены Гамильтона подчеркивалась изящным английским платьем, сшитым по лучшим канонам моды. Она фанатически любила своего мужа, боготворила его.